Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Нагиев прошел:

— Пиши, Никита, о моих делах пиши. Брат, пиши. Слишком хуевые они последнее время. «У нас прапорщики», пиши, «как волки», — это тоже пиши, пиши, брат.

Слушаем первую симфонию Шостаковича. Закат. Андрюха развалился на топчане, разломанный приемничек с присвистами. Батарейки подвязаны к нему изолентой (фа мажор, Артуро Тосканини) . Удивительно покойны в желтом сиянии гроздья березовых листьев. И то взвихренная, то прозрачная, нежная, то расталкивающая, словно локтями все и всех, игривая, шутейная, размашистая, то грустная, пронзительно грустная мелодия. Мелодия…

Окно свежевыкрашено. Кремовое — лизнуть хочется. Краска и молочная рама. Стекло — скребли его ножичком, тает в воздухе стекло. А дале! Березовый ствол медленно на одном месте, плывущий на меня с вздрагивающими прядями листьев. Ветви, тянущиеся ко мне, словно вдыхающие меня листья.

Ну вот и все…

Андрюха ворочается на топчане, отгоняя мух. Наконец шинелью с головой от всех, от меня (мы в ссоре) , от Шостаковича — не слушает… Ну-ка и я попробую (с вешалки шинель) . Я тоже с головой, весь, как сидел в стуле, с головой, только щелка для березы. Клее-ево.

Ну вот и все. Вот и все. На этом армия кончилась. Вот здесь, сейчас для меня кончилась армия. Все. Шостакович поставил точку. Выдохнул. Облегчение. Свободно-то как! Вот это да! Я как бы распределился по всему миру и каждую случайную частицу его, соринку каждую ощущаю в себе, собой. Хочу ощущать…

Ночь. Читаю Эдельмана «Апостол Сергей». Декабристы. Их заговор, их жизни. Этот притягивающий воображение контраст блеска, знатности, братства, тонкости, ума… Виселицы, Сибири — их жизнь… Бог…

Иду спать. Спим в пошивочной на чехлах. Подышать перед сном в одиночестве свежей звездной ночью. Шелест листвы, как далекий дождь. Прожектор. Плавающая в его свете мошкара. Невесомый черный звездный полог и экстазный танец кривляки-мошки на его фоне.

Испугал самолет. Мигнул красным глазом. Гудит… Прогудел… Спать…

Утро 06.08.81.

Солнце. Сидим в траве.

— А мне приснилось, как будто я ем варенье. Балабанык привез ящик, а в нем бутерброды с вареньем, разные бутерброды. И вот мы их едим.

— Не-ет, а мне приснилось метро, и словно бы там, на эскалаторе, какая-то драка, и я вмешиваюсь, срываю с кого-то парик и с этим париком бегу вверх по эскалатору. Выбегаю на площадку — все в мраморе и окно. И у окна стоит великанша, наивная и смешливая, а на окне — ширмочка, а на ширмочке — две куклы. Одна — такой дракончик, а другая — большеглазая, большеротая девочка. И вот я к этой великанше подхожу, парик напялил и подхожу. А она, вроде как, грустит, потому что никто не может разговорить ее кукол. А я говорю: «Здравствуй, дракончик!» И дракончик смотрит на меня и узнает, и кланяется изысканно, как в менуэте. Есть такой танец, знаешь, вот так вот там кланяются. И девочка смеется, и великанша смеется, и все люди вокруг смеются. А дракончик хитро улыбается с прищуром и срывает с меня парик, и все меня, вроде как, узнают и… аплодируют. И это, вроде бы, уже театр… В общем, такой странный сон…

— Нет, ну ты посмотри на деревья! Они с подветренной стороны блестят, переливаются, словно в солнечных каплях, — каждый листик сверкает.

— Пойдем умоемся, Никит.

— Ну иди, Андрюха, возьми причиндалы, я посижу чуть-чуть еще и приду.

— Ну давай.

Полупрозрачные травинки играют со своими тенями. Щекочут ими соседей и дальних за ними соседей их соседей. Черные тончайшие нити опутали желто-зеленые стебельки и плавают в траве, качаемые ветром.

Андрюха идет с полотенцем… Солнце высушило рыжим его волосы.

Тень травинки

И травинка

Одинаково тревожны,

Одиноки и пугливы

И податливы судьбе.

Вот легко качнул их ветер,

Вот еще раз, осторожный,

Он заметил, что травинка

Тень свою

Стремится тщетно

Хоть на миг прижать к себе.

Пожалел бедняжку, властный,

Стал крутить ее нещадно

И трепать,

И вместе с нею

Исстрадалась тень ее.

Но была она покорна,

Повторяла все метанья,

И зигзаги, и ужимки

Госпожи своей подруги,

А быть может, и любимой

Робкой тоненькой травинки.

Да и та была покорна,

Жаль, держали крепко корни,

А не то б давно лежали

На какой-нибудь лужайке

Или, может, на песке

Тень травинки и травинка —

Ниточка на волоске.

Вот и ветер гордый понял,

Как бессмысленно он дует:

Слишком уж мала травинка,

Не поднять ее с земли.

И тогда наслал на солнце

Он большую злую тучу,

Туча солнце проглотила,

Землю мраком затопила

И все тени пожрала.

«Эко-сь, — думает ветрила, —

Здесь запретные забавы.

Дайка-сь, — думает громила, —

Сих влюбленных проучу;

Неповадно чтобы было

Впредь шутить со мной лучу,

Применю большую силу —

Навсегда их разлучу».

Стал крутить, трепать нещадно,

Уйму повалил деревьев,

Поломал кустов немало,

А травинка как дрожала,

Так дрожать и продолжала,

И во всем была покорна,

Повторяя все метанья, выкрутасы и ужимки,

Тень чудесной той травинки.

— Дурак, волосы, знаешь, сколько горят? Три секунды, и все.

— Ну и хуй с ними (играет со спичками) ! Будешь лысым. Га-га-га!

Красим пол… Завтра уходим в городок.

Ночь.

— Ну-ка давай подсолнух осветим (спички) .

— Шмель здесь еще.

— Это другой уже.

— На нем роса выпала, он как будто ночью ест. Смотри, шуршит. Жучки черные внутри. Он какой-то словно вязаный внутри. О! И здесь один. Каждый свой подсолнух занял, Никит. У-у-у! Пойдем, холодно.

Неправомочен мой вопрос,

Но все же:

Зачем ты явлен мне, прелестный лепесток?

И жаль,

Что у меня не спросит он того же.

А впрочем,

Вот ответ —

Возник стишок.

Городок. 07.08.81.

Солнце жарит. Приступили к классу. Побелка. Дыры залепливаем цементом. Ладони сморщились от сырости.

Умылся.

Перекур на крыльце.

Не радуйтесь, сверкающие листья, своему блеску. Придет время, и обернется он разъедающей ржавчиной. (Во! Подумал, и тень от тучи накрыла дерево — вздрогнула береза.) Будете гнильем чавкать под сапогами. Я же буду ходить в гражданских ботинках с толстой подошвой… Что-то я хотел еще записать? Что-то важное… Солдаты живут стремительно, не успевая ни привыкнуть друг к другу, ни всмотреться. Живут салаги, «шнурки», «черпаки» и «деды», барахтаясь, отстаивая себя, остро подмечая слабость другого и всячески скрывая свою. Работа, строй, распорядок дня плетью гонят солдата по времени. Но инстинкт душевности, ласки, даже созерцания заставляет выкарабкиваться, увиливать от этого гона, и подчас вспоминает солдат о доме, замечает звезду, травинку, добреет солдат. Словно оттаивает льдинка-душа, и показывается сквозь хамовитое обличье его что-то юное, трогательное, разинутое на красоту, добро и чудо… Да-а, о чем же еще я думал? А! Об этих моментах встреч и прощаний: