Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

— Как дела, Никита, салям?

— Все хорошо, здравствуй.

— Все пишешь? (С улыбкой.)

— Пишу. (С улыбкой.)

И уже несколько светлее и мне и ему… О чем же я думал ночью? О Шостаковиче, который никогда не будет понят большинством этих ребят. Никогда. Большинством. Неужели я об этом думал? Тьфу! Уже не вспомнить.

— Леш, ты где мороженое купил? Чайная открыта? Сколько стоит — двадцать?

Андрей Иванов:

— Никита-а, пойдем класс малевать, пойдем, они уже закончили.

В темень-казарму с солнца зашел, в глазах посерело, голова закружилась. Едкий запах. Сипит распылитель.

— Столы вынесем, Никит.

— Да-да-да…

— Андрюх, там такое вкусное мороженое, надо одолжить денег и купить.

— Кто тебе одолжит?

— Одолжат…

Работать не-о-хота-а, но надо… Тьфу.

Идем в чайную. Майор «поет»:

— Вы куда такие красивые, расстегнутые, неподшитые?

— Работаем, товарищ майор.

— Сапоги грязные.

— Белим, товарищ майор.

— Бе-елите?.. Ну белите… Белите…

Миша Пушкин:

— Там были две главные свиньи. Они боролись за власть. Были там ломовики-лошади… Да. Они, значит, играют в демократию, эти свиньи. А люди… они ушли и смотрят издалека. Да. А потом свиньи эти вроде как очеловечиваются, а скот как был скотом, он и останется. Прислали мне письмецо с вырезкой о любимом моем певце Брасансе. Постарел, лапочка, боже, как постарел! (Видит, я записываю.) Да-а брось ты… (О менестрелях!) А с другой стороны, это же прекрасно — бродить вот так до седины. А я так и буду жить. Да. Щас вот забрел в армию.

С Мишей всегда случаются хорошие разговоры… Я рад, что он все еще улыбается и морщит длинный нос…

— Я подсматриваю, я подсматриваю нагло.

— А ты что-нибудь понимаешь?

— Ну что-то… Какие-то… Да… Вообще, по-моему, человеку из нашего круга это — либо удариться в дворянство «тире» гусарство, либо купить хороший японский мотоцикл — и по миру. Нет? Не согласен?

— Из какого это из «нашего», Миша?..

Сережа Воробьев (шутит) :

— Проездом из пионерского лагеря на похороны перед вами выступает ансамбль… «Мечта»…

Идет тревога. Звонят на «семерку-Б»… «Где капитан Бутц?» — «Грибы собирает». — «Вы мою мать не трогайте, я не грибы собирал, я дома мылся».

А вот еще одна история про Бутца. Идет Сережа Воробьев с почты, под мышкой — пачка писем:

— Дай сюда!

— Это письма рядового состава.

— Я капитан, ты рядовой. Дай сюда!

И берет.

— Захожу в сортир, сидит Бутц и читает.

Женя Кириллов:

— Сегодня прочитал фантастический рассказ. И там такой интересный оборот смонтировали. ЭВМ — информация со всех галактик, и первый вопрос: «Есть ли Бог?» — «Есть!» И сгорела… Ну заметил? Уже попахивает осенью, особенно утром. По вечерам сыровато, и небо так поблекло уже… Ну что, ты свои записи реализовал как-нибудь или после армии?

— После армии.

— Да-а… Радует, конечно, что скоро все… Знаешь, что я заметил, удивительные люди, я заметил у них — они полностью здоровы. Такая жажда жизни — подбородок большой, очень большой подбородок. Это же признак тоже. Вот этот вынос от шеи — это же талант…

И мы щупаем свои подбородки.

Сережа Голова:

— Не, ну шашлыки ладно, но принести блин, оторвать его от собственных зубов — феноменально! Я не буду вытирать пальцев. Я их оближу в твою честь.

— Это все хуйня по сравнению с тем, что я помылся!

Женя:

— Никит, ты все-таки доскажи свою мысль…

Голова:

— Друзья, Голова был всегда оптимистом. Короче, слушай, Женя. Я тебе найду одну бабу… Это женщина! Это что-то изумительное! Это такое… Это — о! Она живет в Одессе. Изумительная — добрая, отзывчивая, всеприемливая (но не всех) , всепрощающая (не всех — меня) — мудрая. Старик, короче, ты Ильина не слушай. Он практически ничего не насоветует. Пускайся, Женя, во все тяжкие. Перееби их штук сто — двести пятьдесят, и облегчит. И скажешь — случка, или поедь в Крым. За две недели ты умрешь на этом деле. Скажешь, какая проблема, какая ерунда! Мудры восточные люди. Это их не расстраивает, «женщина не человек». Это мы наделили женщину чем-то, что ей, может быть, не присуще. И правы были философы древние китайские, которые мужское начало к небесам возносили, а женское, прости господи, к земле. Впрочем, еще не везде так, як у тебя. Есть еще здоровые отношения. Пойди к Петру Скрипуну: «Що баба, дак она як лошадь, пока не бье, она не везе». Ограничивайся, что ограничиваешь свободу, но куда ум-то ее еще-то ограничивать? Куды? В наши-то эпохи! Но у тебя это все, Евгений, в прошлом. Теперь ты кто? Ты веселый холостяк. Мужики, чего это делается с куревом? Ни у кого его нет. Никит, прекрати это все дело, сдай в макулатуру, тебе дадут книгу — «Собака Баскервилей», ты прочтешь ее и забудешь, и забудешь, Никита. А это великое дело!

Запомнить, развить. (Вдруг сымпровизировал перед Женей.)

Функции. Люди-функции. Функционеры. Функционеры идут по земле. Плывут. Руками гребут. Загребают. Например, мы сидим на лавочке, а он плывет. Гребет — функционер.

Женя:

— Я предвкушаю, предвкушаю, как мы сюда приедем. Мы сюда приедем. МЫ сюда обязательно приедем. Мы всю эту братию обязательно споим. Это будет еще одним четвергом. Четверг — день, когда можно быть сумасшедшим.

— Функционеры. Он даже когда спит, функционирует. Ненавижу. Женя, я их ненавижу. Между прочим, сейчас это понял, точно, ненавижу я их. Нет, ну ты представь…

И Женя ушел, потому что уже темно, уже вечер, уже кричат строиться на вечернюю поверку, я сижу в курилке и курю, стряхивая пепел на заляпанные побелкой сапоги. Сережа Воробьев, Сережа Головченко, Миша Пушкин, Женя Кириллов — их я бы позвал на четверг. Представляю…

Кончилась… Топают. «День победы-ы — это радость со слезами на глазах…» Со слезами… Топают.

— Не сбавлять шаг! Не сбавлять шаг! Громче печатать! Раз! Раз! Раз, два, три! На месте — стой! Раз! Два! Замерли! На пра-аво! Ну что?! Что, обязательно на вас орать — пройти десять шагов тяжело?! Говорят, строевым, значит — строевым.

«Эта радость со слезами на глазах…» Со слезами, со слезами. Раз! Раз! Раз, два, три.

08.08.81.

Побелка продолжается. За завтраком поссорился с Андрюхой. Нервным я стал. Все «кажется». Швырнул в него вилкой (семембаевские дела) . Ссора не первая. Не последняя. В чем причина? Я придумываю себе его мысли, он — мои. Эдак можно допридумываться до драки. И еще эта побелка! Раздражающая грязь — не присесть, не прислониться. И не получается толком — потеки. Быть может, раздражает еще и то, что мы начинаем обоюдно проникать в те потаенные и тщательно скрываемые здесь, в армии, глубины чувств, мыслей, характеров друг друга, и проявляется, словно обнажается, то, чему не должно обнажаться, — то ранимое, нежное, «гражданское» — и кровоточит, оцарапанное наждачной атмосферой армейской. И тогда лихорадочно пытаемся упрятать в панцирь себя, захлопнуть створки и… ущемляем друг друга. Шуткой отгораживаемся. А шутка зла и ранит больно, ибо нацелена в ранимое. А ежели еще и «публикум» вокруг, это уж совсем плохо. Как за завтраком — они-то вокруг наблюдатели, оценщики.