Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

— Щас, секунду еще.

— Хе-хе! И взял на карандаш. Ну? Еще, что ли? Еще решил заметить, приметить, приветить?

Жует хлеб.

Идем. Красная — в цвет крови — детская коляска. И младенец. Синие жилки в носике пульсируют. Голубыми чистейшими глазенками взирает на чернеющую под языками паяльных ламп тушу. Что он видит?

— Жень, ну этот младенец совсем мне уж Богом послан.

Его маманя торгуется за будущее мясо.

А потом будет комнатка на верхотуре клуба — громадный «Тембр» и «Beatles», «Yesterday», Игорек Шерипов, я и Женя. «Да будет день!»

— Боже мой, это же конец шестидесятых!

Игорек:

— Какой конец, Женя, шестьдесят второй — шестьдесят шестой — такие пределы!

— Да-да-да. (А когда-то мы будем говорить так про восьмидесятые.)

— Никит, ты послушай этот английский, как он подобен русскому!

Поют в два голоса: «Ми-и-ишел, май бел…»

Послушаем…

Женя:

— Вообще. Гениальнейшие совершенно люди были! «Гёрл, — они поют, — ту ливэ… ор гёрл…»

Игорь:

— Аж, бля, даже плакать хочется. У меня волосы дыбом встают.

Женя:

— Так вообще давно было… Страшно давно.

— Страшно давно.

— Как они бьют по тарелке! (Показывает.)

«Ело сов марин…»

Все… «Битлз» кончились…

Перекручивает кассеты. Шум — как пламя из паяльной лампы…

Молодуха — улучшенная копия матери — поженственнее, похудее, позлее. Мать пожирает тушу. Тряпочкой макая ее в кастрюлю с горячей водой. (Все обыденно.) И вот режут пузо. Молодуха приготовила эмалированный таз. Опускает в него трепещущее сало. Свинья с этим вырезом, как самолет. Садись туда и взлетай на этих культяпках.

— Женя, посмотри на мир. Как смешно! Это ж чудовищно смешно. Свинья самолетом на доске!

И баба, счищающая нож об ноги. Грязь с ножа. Это их дочь. А в коляске ревет внучка.

Дед:

— Поди к ней!

— Ничаго! Что, в первый раз, что ль?! Ща перестанет.

— Ну дай мне папироску…

Вот полковник подошел в штатском:

— Почем свежатинка?

— Три пятьдесят.

Свежатинка.

Я пишу о громадной мертвой свинье на снегу. О крови. О мамаше и дочке. Но разве я прав в своем пренебрежении к ним? Эта бабка с толстыми, сильными, умело орудующими ножом руками, вырастила как раз то самое мясо, которое я с удовольствием бы сейчас съел. Поджарил бы и слопал за милую душу.

06–07.11.81.

Ночь.

Веселый и нежный первый снег за день потаял. С крыш течет. Капли хлюпаются в асфальт.

Дневальный с дежурным играют в нарды. Я читаю Фейхтвангера.

Ночь приглядывается ко мне.

Баба у курятника:

— Ай, мои красавицы! Ай, мои золотые! Дочки мои! Есть будем, мои лапочки? Есть будем, мои красавицы? Ой! А грязи-то! Не следит Вася за вами, лапочки мои хорошие. Не следит Вася за вами совсем. Цыпочка! Цыпа! Цыпа! Цыпа! Цыпонька, моя красавица! Цыпонька! Куронька! Моя курятинка!

И прошел день.

Прапорщик Савва, тот, что рассказывал о своей первой зарплате. Лазил через забор за водкой. Как по-мальчишески пережидал он прохожих, притаившись на крыше.

Мне все хочется залезть в человека. Им стать, помня, что я не он, а я. И все мысли его и чувства познать как свои, но…

Белые Расты. Полковые сборы. Ноябрь 81 года.

Плохо идти по пашне. Нам осталось идти километра полтора. Ноги скользят по комьям смерзшейся земли.

— Машина! Женя, пропусти.

Мы со сборов — самоволкой в Москву. Голосуем.

Прошли сквозь поле к шоссе Дмитровскому. Выбрались на дорогу.

— Э!

— Что?

— Это катит что-то.

— Деревня светится.

— Пойдем.

Взахлеб — собака.

Простор.

Дышим.

Хрусткий лед.

Женя руки разбросил.

Свобода.

Идем по дороге.

Щас мы будем ловить машину и ехать до Икши.

Голоснули. Автобус.

— Заходи, ребятки. Вон туда, в глубину.

Проход. Сплошняком офицеры.

Черт!

Ловушка. Сидим на заднем сиденье. Что-то будет. Ловушка.

Пронесло. Судьба.

Автобус довез до «Трудовой». Выбрались — и к станции. Только бы не попасться патрулю.

Пережидаем в леске.

Снегом чистим сапоги.

Два матросика. Отпускника.

Один рукой махнул, мол, все спокойно.

Нет. Кто там?

Женя шепотом:

— Это может быть патруль. Отойдем в глубину леса.

Где же эта чертова электричка?!

Рванули к электричке. Сквозь выходящих из нее солдатиков.

— Ильин, ты откуда?

— А!

Тронулась.

В тамбуре — последнюю «беломорину».

«Катуар».

— Ты курить будешь?

— Да.

«Быть может,

все в мире —

лишь средство

для ярко певучих стихов…»

Женя:

— Самое главное, чтоб Горянский щас не на даче был… Яркие зрелые люди, в хэбэ, понимаешь, в сапогах кирзовых — все это мерзко.

Эти — сквозь стекло — разбухшие в морозном воздухе пуки огней. И дымящий, нескончаемо дымящий Женя.

— На всякий случай, если нас схватятся, были в Белом Расте у баб… Или нет, лучше в Ярмоле. Мужики здоровые четыре года баб не видели. Как тут устоять?

Мчит электричка. Пульсируют колеса ее под ногами. Сердце им в такт.

На каждой остановке беспокойный настороженный взгляд на перрон.

— Патруль?..

Зашли в салон. Никого.

— Лимончиком попахивает. Это знаешь что?

— Ликер.

— Ликер несколько переработанный. Вон лужа. Га-га-га!

— Так я тебе не дорассказал. С объекта. В хэбэ. К электричке. И в «Катуаре» сажусь. Ну, спокойно еду. Смотрю: на меня легавый смотрит, и пошел. На Долгопрудном смотрю: входит патруль.

— Заложил?

— Идет. Я добегаю до последнего вагона. Идет. Ну, думаю, все, попался. И тут тетя из той дверки: «Матушка, за мной патруль!» — «Сынок, что ж ты сразу не сказал?!» И меня туда — в дверку…

Подъезжаем. Савеловский.

— Женя, вообще есть какой-то необычайный кайф в наших бегах!

27.11.81.

«Четверг»…

Георгий Исакович Кац.

Дрябловатое холеное лицо. Очки. Может долго смотреть в глаза.

Едем с Антоном. Автобус.

Кожаное пальто. Мой шарф ноздреватый. Белая шерсть.

Разговор о Зощенко.

И — «передайте, передайте, передайте на билеты».

Желтая горстка пятикопеечных.

Начинаю прицельный репортаж с «Четверга».

Присутствуют: Пылающие Щеки, Черная борода — Володя Танкевич.

Однокомнатная квартира. Первый этаж. «Водный стадион». На автобусе.

Вот прибыли «солисты».

Говор.

— Во-первых, вы не сильно заждались?

— Давайте начнем, если вы можете.

Так. Пан Любек. Маленький бородач повествует в дуэте с Кацем о лауреате Нобелевской премии польском поэте Милоше. Шепоток желтокофточной, узко длиннолицей блондиночки.

Я сижу на паркете.

Кац о чем-то захлебывается.

Девочка подглядывает ко мне в блокнотик.

Девочка глубоко затягивается. Губки вытягивает.

Поэма о застывшем времени. В тридцатые годы он переезжает в Варшаву.

Девочка ноготком

Стряхивает пепел

В маленькую баночку

TOMATO PUREE.