Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Баран — Вернигоров! (Звучит.)

А еще он похож на карету и барона, сидящего в ней…

Жбан

баран

барон

карета

(Все про то, а я про — это!)

Мандражируем перед закрытой столовкой.

Наконец прорываемся к столам, к капустному супу, к ки-ирзухе родной, едить ее в душу!

В ленинской комнате силами курсантов установлен макет кремлевской стены. Спасская башня. Мавзолей. Ели. Дом Союзов.

А надо всем этим — фотографии членов политбюро. Ленин пузом вперед в пальто распахнутом и в жилетке.

Я сегодня пыль там протирал.

В мавзолее паучок паутинку свил — не добраться.

Мухи обкакали фотки. Протер…

В вагоне мы не доели дыню.

Я куснул. Здоровенный кусище… горький.

Долго со злостью плевался прямо на мешки и потом никак не мог прогнать ничем, даже сладостью арбуза, проклятый вкус.

Представляется мне теперь дынька бабой этакой — красивой, дразнящей… подлой… возьмешь ее… И не прогнать омерзения.

Оттого мерзкая, что «билась» много, падала… бросали.

Тем местом и горькая, и жалит…

Из дневника Толстого:

«Есть огромное преимущество в изложении мысли вне всякого цельного сочинения. В сочинении мысль должна часто сжаться с одной стороны, выдаться с другой, как виноград, зреющий в плотной кисти; отдельно же выраженная, ее центр на месте и она равномерно развивается во все стороны…»

25.09.80.

Опять картошка. Опять вагоны. Опять арбузы и черствый хлеб.

Все началось с дынь.

Я пробрался к далекому, охраняемому церберихами драгоценному вагону и долго выклянчивал, хоть одну.

Непоколебимы были драконихи.

Пришлось мне из контейнера для отходов выбрать две здоровенные. И — ноги!

И вдруг! О, счастье!

Никем не охраняемый, до полна — дынями! Кругляшами родными, золотыми!

Бросаю свои с гнильцой.

Хватаю две здоровые, здоровенные и под гогот усатого мента, ничего еще не понимающего, драпаю по платформе.

И только во время бега дошло… ТЫКВЫ! Тьфу ты!..

— А при чем здесь Икар?

— Да в общем-то…

Просто когда я приплелся к своим ребяткам (те проработали (без) за меня где-то час, а это — ого-го-го-го!) , ни капли осуждения… И шутки, и гогот на мой рассказ… И вообще — шутки, шутки…

— Кто (загадка) на каре работает?

— Карьерист, каратист.

— Каратель…

И вдруг я:

— Икар!.. Знаете легенду об Икаре?

Тяжелое наше дыхание и пот в глаза. И деревянными лопатами, как веслами, гребем, гребем, гребем картошку…

Я им рассказываю, как Икар не послушался своего отца и вознесся к солнцу, и как он плакал расплавленным воском, и упал в море.

И уже от себя:

— Он превратился в дельфина… Оттого они и выпрыгивают так высоко из воды, словно хотят коснуться солнца и, не достигшие, уходят на глубину…

Если бы я продолжал снимать свой фильм, то в этом темном вагоне встрепенулось бы море и колыхались дельфины, слышалось бы ваше тяжелое дыхание, сыпалась картошка, и било бы в крылья Икара солнце, и стекал бы по нашим лицам пот!

— А при чем здесь история с тыквой?

— Вот уж воистину ни при чем… Просто хочется вкусной, слезящейся дыньки и… радостно, РАДОСТНО!..

И уже скинуты майки, и мы выползаем на берег, кейфуем, раскинув руки на горячем песке, и щуримся на солнце, и останавливается над нами бабулька в валенках, обутых в галоши, и, шамкая из-под желтого (вместо солнца) платка, бормочет:

— Ой, деточки-солдатики, притомились, бедные, ну поспите, поспите. Мешки бы подложили, косточки застудите…

И сама уже подтискивает к нам мешки и укрывает.

И встает над миром тихая влажная ночь, и вздрагивает кто-то, и кричит во сне:

— Сто-оп! Давай! Давай! Еб твою ма-ать! Куда сыпешь?

И над всем этим — луна, смачным белой дыни куском!

И — все! Хватит об этом!

26.09.80.

Холод утренний подбирается под ногти.

Нас перебросили на Икшу разгружать вагоны с помидорами.

Перегонная станция.

Повизгивания проходящих поездов.

Яркое, радостное, но по-зимнему не греющее солнце. У майора сегодня просил увольнение. Даст ли?

Осенняя сухость и тихость. Цоканье птиц и морозец.

И баба в желтой робе на путях.

Кирпичи в навал.

И вялые под легким ветром, еще не проснувшиеся, словно в исподнем выскочившие на улицу, тополя.

Напряженный бег электрички с запотевшими окнами.

Старший сержант Шугуров с ворохом газет к нам направляется от киоска.

Походочка его: «А! Все — дребедень!»

Дзинькающее, гудящее, солнечное сентябрьское утро.

Мужик в рубахе (где штаны?) , в кепке, с букетом бордовых листьев, хозяйственной сумкой, перезванивающей пустыми бутылками, — пьянь утренняя — плетется по шпалам.

И охватывает всемирной радостью, сладостью жизни, восторгом за все разнообразие и скрупулезность мира!

И все, все! — от грациозной тонкорукости прозрачных берез до раскоряченной бабы в тапках и телогрейке — становится необходимым мне и рождает нежность.

Не могу унять (аж скулы сводит!) улыбки глупой своей, бормочу какие-то междометия, чувствую, что смешон… А! все равно!

Потому что — вот так!

У костра сидят на карачках два алкаша — бродяжки — и вымаливают у нас помидоры:

— Ну хотя б две сумочки, ребят, на хуй, а? Щас ведь пойду, вина принесу! У-у, блядь, не я в этом вагоне! Щас ведь, бля, в магазин пойду, нах, и все принесу!

Засаленные космы, штаны, ботинки в грязи.

— Эй, Колька, и мне дай! (Тот тащит три помидора.)

— Хоть пожрать, бля-на хуй.

Булку пополам, полный рот чавканья. Видно, весь день не жравши, только пивши. Говорит, с трудом образовывая слова:

— Это кто? Ха! Леха там хуячит на коленках. (Га-га-га-га!) Во винты выдает!

Домой, нах, домой. Щас под машину попадет! Во, бля, мудень!

Вдали вагонов появилось шатающееся на коленях существо в трущобном пальто.

Ползет к нам.

Пало…

Алкаши:

(Все о помидорах.)

— Хоть дырку сверли! Не было б там этих баб.

— Не было б, вагон бы вмиг растащили б!

— Эх, блядь, мечты!..

— Время ж идет… Ебаный в рот! Ну, ребят, сделайте! Щас принесем вина.

— Все! Час остался, полтора! Надо все успеть… Ох! бляха-муха!

— Вень, кто у тебя щас?

— Да никого.

— Ни хуя себе, такую бороду отрастил, Вень, и никого не нажил!

— А нах они мне! Так я хоть в трактир забурюсь, а то будет тебе весь день «Уа-уа»!..

— Ебт, у меня уж шесть лет растет, блядь, от алиментов не знаю куда деться!

— То-то и оно!..

29.09.80.

— Вонь из-под рейтузная!

— А ты — рейтузная!

— Лимит, лимит, Симонов! Лимит, бля, лимит!

— Хуева ты ноздря! Плебей ты, Александров, плебисцит! Ты сначала сопли утри, конина драная, опарыш, друг степей, калмык!

— Лимит, лимит, хуй гнутый, лимитчик!

— Как Гарис, ты лучше расскажи, хуй сосал — лимоном пахло?