Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

Сосредоточенная толпа напряженно внимает распахнутому и пустому пока окну. Вздрогнул отец, кто-то прошел там по коридору. Вдруг в окне возникает сияющая белизной и улыбкой медсестра. Она хочет что-то сказать, объяснить, но увидев десятки ждущих тревожных глаз, наклоняется к ним и просто кричит, кричит: «ВИКТОРИЯ! ВИКТОРИЯ! ПОБЕДА!» Так и назвали малютку — Виктория, Вика. Сейчас девочке семь лет, и она очень любит своего старшего брата Игорька, Игоря Александрова…

Постепенно с каждой доброй беседой раскрываются ребята, судьбы их. И теплее от этого и проще.

— Утром, когда в школу вставать, она меня, хулиганка, будит: то воды в ухо нальет, а то вообще утюгом стукнет, но любит страшно!

И он любит ее, потому что раскраснелся сейчас по-девчачьи, и зримо для него все это и дорого.

Сколь многое, подчас до несовместимости разное, таит в себе человек, и все перемешано в нем, и не разобраться в мешанине. Все эти месяцы я наблюдаю за ребятками, вроде бы, уже сложившимися, но на самом деле только обретающими себя, ждущими, жаждущими изменений в себе. Оттого, быть может, быстро они так перенимают поганящие душу армейские манеры. И оттого трудно так добраться до сути ребят этих, ибо замазана она лживинкой подчас, как стена, слоями краски и штукатурки — не доскрестись. Скребу.

— Кто, е. м., ел корейскую колбасу? Никто? А колбаса хорошая, вкусная колбаса. А знаете, как они ее делают? У них же там ни фабрик, ни заводов нет пока. Так они что, е. м., берут двух собак. Одну, значит, е. м., сажают на цепь и жрать вообще не дают, а вторую кормят, как свинью — на убой. Проходит, значит, время. Первой, значит, дают воды напиться. А от воды поносом хорошенько, е. м., продирает. Та, значит, пьет и пьет, а вторую закалывают, е. м. И дают труп сожрать первой. Та сжирает все, е. м., за, е. м., милую душу. Ну нажирается, тут ее и убивают. Выпотрашивают все, е. м., до кишков. Вот тебе и колбаса корейская… В колбасном деле что самое трудное? Кишки набить, е. м. А тут, е. м., живая мясорубка!

Мартынов (лейтенантик) :

— Как у тебя дневальный стоит?!

— А как ему еще стоять?

— Руки как держит?!

Старшина:

— Пусть стоит как стоит. Не в мавзолее, е. м.! Так, сколько у нас там коек, шесть-семь наберется?

— Да нет, наверное.

— Так, коек у нас пятьдесят, а людей — сорок три. Семь коек. Старшину не наебете! Старшина ваш до пятидесяти считать умеет.

Вот уже второй час помешиваю я клей в ведре. Буду клеить обои в той самой комнате, где недавно отколошмачивали штукатурку. Все помешиваю. Вот! Только сейчас стали появляться первые группы пузыриков (так по телевизору говорят о прибывающих на олимпиаду) . Пузырики, когда долго смотришь на них, кажутся полукруглыми креслами, а все пыхтящее ведро громадным зрительным залом. Вот сейчас уже не кажется.

— Ты мне щас показался таким семейным папой, который помешивает кашу для своих детишек.

— Глубокие мысли зреют подчас в твоей голове, Глевкин.

Никита становится командиром, потом толкателем с пружиной, изучает повадки трехмесячных соловьев, попадает в санчасть с ангиной, разрабатывает типологию взаимоотношений между сослуживцами, совершая по пути удивительные открытия; не поддается дедовской провокации старшего сержанта Шугурова, привыкает к армейским порядкам: пишет стихи, слушает лекции, веселит взвод, переживает первый творческий кризис, ведет борьбу с хаосом, обретая черты человека безразличного; и рождается в душе маленького солдатика нежность

«Прежде всего, мы должны убедить, а потом принудить. Мы должны во что бы то ни стало сначала убедить, а потом принудить» — В. И. Ленин, вот как точно звучит этот лозунг…

— Щас бы улететь домой, да, Никита? Черешень бы нажраться. Хоть на денек. Нажрался бы там всего!

12.07.80.

Суббота… Мандраж… Солдатики. Руки в карманы, согнулись, сидят, дрожат в курилке. Вчера я ничего не записал. Работал. Потом зарядил дождь. Через работу, даже самую, казалось бы, элементарную, многое можно понять о самом себе. А в курилке нескончаемые, запойные рассказы о былой гражданской жизни. Ветер…

Вздрогнуло дерево,

Словно забытое вспомнило,

Откашлялся грач

И напугалась трава,

Понеслись по листве

От дерева к дереву

Вольные,

Нам непонятные,

Полные смысла слова.

— Ребят, а друзья с носилками куда пошли?

— Да вон они, потихоньку. Им спешить некуда.

— Давайте-давайте, ребятки, поживее.

С сегодняшнего дня я назначен командиром отделения вновь прибывших солдатиков (дополнительный набор) .

Посмотрим — каков из меня командир. (Кусок.)

13.07.80.

По шее курсанта Алехина ползет гусеница, кокетливая мохнатоножка, инкрустированная красными, черными точками и пучками меха, торчащими из хребта.

— Это у нее органы осязания.

— Дай-дай. Спичкой головку подожжем.

— Ни хуя себе развлекуху нашел!

— Дай мне ее, я хочу ее поизучать.

— Ты что, гусениц не видел?

— Да нет, смотри: какая африканская!

— Да. Дай я ее сожгу.

Стоит иссиня черная ночь. Тревожная ночь с воскресенья на понедельник.

14.07.80.

Утром появится прихрамывающий командир Шушко. Тихим голоском скажет мне на ушко:

— Дежурный, тревога.

И забурлит казарма. Повскакивают солдатики, расхватают карабины и помчатся, опережая стрелку у полковника в секундомере, на плац. Кто — кого?

А пока сопят они, дрыхнут. Кто-то бормочет неразбираемое:

— Ф-фу, бля…

Постанывает.

Кто-то кашляет надрывно. А кто-то так затих, словно и нет его. Я, наверно, тоже так сплю.

А в воздухе синь дрожит. Дождь заунывный хлюпает, болявый. И мечутся в окне хмурые недобрые деревья. На кого? За что?

Поклонись рассвету, дерево,

Мы покорно солнце встретим —

Мне судьбою это вверено,

А тебя заставит ветер.

Дневальному:

— Слушай, я щас прилягу, если услышишь шорох какой, толкнешь меня. И, в любом случае, без пяти пять разбудишь — мне на доклад надо идти. Понял? Чего дрожишь, холодрыга?

— Д-д-д-д-а!

«А-а-а-а!» — зевок, раздирающий рот и душу. Так бы всю службу и проспал за раз, со всеми ее командирами, дежурствами, тревогами и остальной чепуховиной.

А-а-а-а-х!

Хрупкое, словно пузырик, призрачное время стихов… образовалось и лопнуло тотчас.

Пора на доклад. Вскрикнули двери входные.

— Да не бойся, не бойся.

— Закрою.

— Бессмысленно. Они опять откроются. Ветер.

У-ух, холодрыга, впилась ледяными цепкими пальцами воистину до костей!

— Потопал я!..

«Товарищ капитан, во время моего дежурства происшествий не случилось, все люди на лицо. Незаконно отсутствующих нет. Докладывал дежурный по учебной батарее курсант Ильин. Разрешите идти?»