Борис Юхананов - Моментальные записки сентиментального солдатика, или Роман о праведном юноше

— Тучи в обратную сторону начало гнать. Щас вот так вот будет гонять, пока все не выльется. А листики можно сюда вот замести?

Голуби забурлили…

— Давай-давай.

14.07.80.

15.07.80.

Молодым монотоню «Наставления по стрелковому делу».

— Э-эх-х-х, так, что там у нас? Карабин СКС, газовый поршень.

Газовый поршень — старший сержант Дмитриев…

Это идиотское одушевление наименований навело меня на странную аналогию. Итак, старший сержант Дмитриев служит для передачи удара пороховых газов толкателю (в данном случае мне) . Он имеет головку и стержень. Газовый поршень помещается в пороховой трубке (старшесержантской форме) . Толкатель с пружиной (то бишь я) служит для передачи удара газового поршня стеблю затвора (это вам) . Он имеет головку и стержень. Пружина толкателя (может быть, это совесть) служит для возвращения толкателя и газового поршня в переднее положение. Грустное «ха-ха-ха»… Отставить разговоры, продолжим занятие. Рядовой Тимофеев!

— Я!

— Головка от газового поршня, ты где находишься? Прекратить верчения…

Записали: «Шептало с пружиной».

— Ильин, ты давай быстрее отключайся от своих благих забот и отбой, понял?

16.07.80.

— Отчего пальцы болят?

— От писаний.

— Е. м., старшина ваш пятнадцать лет писал, исписал бумаги столько, сколько пешком не прошел…

Тянется потное армейское время, скоро уж обед.

— Ты как человек сидишь настоящий, куришь, книгу читаешь. Жить можно так.

— Да-а, выбился я в начальники.

Как к костру подошел — солнце, выскользнувшее из-за облаков, в лицо дыхнуло, помазало белизной ослепительной книгу — ударило по глазам. Пилотку снял — макушку хоть погрею.

Комната потрескивает свеженаклеенными обоями, пахнет плохо — отжатой старой тряпкой и луком.

О, этот летний ленивый

Шепот листьев зеленых,

Солнцем натертых до блеска!

Злые очи казармы

Глухо пялятся в небо,

Тревожен бессмысленный шорох —

Блаженство безвольное листьев

Их раздражает.

«Пижоны! —

Думают хмурые окна, —

Быстрее бы, что ли, желтели

И вниз к подошвам валились,

Слепым подошвам солдат».

О, этот летний ленивый

Шепот листьев блаженных!

Что им хмурые думы, им, обласканным солнцем… Н-да.

— Какая там тема — «Боевые патроны», что ли? Или «Разборка и сборка СКС»?

— Я, к сожалению, не помню, Игорек. Я как-то не сосредоточен на этом сейчас.

17.07.80.

Эти «трехмесячные соловьи»… Они уже почувствовали себя «старичками»! Они уже позволяют себе покрикивать, поруливать. Как же-с, «молодые», «зеленые» рядом — нельзя упускать этакого случая поизмываться, себя утвердить. Крутые превращения свершились за эти несколько дней с курсантиками. Надо же! Из помыкаемых — в помыкателей! Одобрительно похмыкивают сержантики наши — закон жития-бытья солдатского: сегодня тобой кто-то, завтра — ты кем-то… Чтоб «не бурели», приучались чтоб, обламывались. Характерец на гражданке оставлять надо.

— Тоже мне, соловей, расчирикался «не имею права». Устав читал? Приказание — беспрекословно, ясно?

— Так точно.

— Пшел!

Дрожащий дождик. Нервная птица. Непонятно куда она направлялась. Но вдруг резко повернула обратно, будто что-то забыла…

Здесь даже дождь тупой и грубый, чавкающий какой-то и примитивно долгий, унылый, однообразный.

Тебя бросили в воду, и ты должен плыть, и неоткуда ждать помощи. Руки твои исчерпали уже всю силу.

Ф-ф-фу! Какой-то чертов неожиданный сон накатился. Это все из-за дождя. Слишком долго я всматривался в него. Какой-то обессмысливающий, или я одурел за эти дни? Дождь. Ну дождь, дождь. Ну и что? Дождь как дождь?

Небо непроглядное

До изнеможения,

До галлюцинаций.

К черту его, к ляду его,

Но не оторваться:

Вот метнулось дерево

За мелькнувшей (мимо летной) птицей,

Канувшей в бездонное, —

Ему на месте велено

Стоять, не суетиться.

Стой, неугомонное!

— Зря ты с нами в баню не ходил. Вода горячая, напор такой! Сержанты все наголо постриглись.

— Чего сдуру не сделаешь.

Толстый, неуклюжий, удивительной грации воин (одна ступня перпендикулярна другой) . В «чайник» просится, слова вырываются из него, а сам сотрясается весь во время говорения:

— Как бы в «чайник» сходить, товарищ курсант? (Он этак подгавкивает чуть-чуть.) Отпустите меня в чайную сходить. (Три рубля на палец намотал.) Товарищ курсант, товарищ курсант, в «чайник» хочется!

Трогательное, косолапое существо, ну как я тебя отпущу, коли не положено…

— Иди, только по-быстрому… Ну!..

— Живешь инстинктами, помылся — хорошо, пожрал! А вокруг, посмотри, какая природа!

— Ух ты! Как синюю простыню натянули, небо такое, да?

— Уго!

— Ты смотри, на глазах чернеет. Деревья в единое чудовище слились. Смотри, словно мамонт громадный, да?

— Уго!

У нашего Мартышки (лейтенанта) есть такая мальчишеская привычка (когда у него чего-то не получается) : скороговоркой себе под нос бормотать, пуская обиженные нотки.

Фомкин:

— Щас одно желание: хлебушка бы повкусней!

Старшина:

— Я тебе щас устрою желание. Дам тебе и щей повкусней, и е… потесней.

— Давай подними ноги-то ему!

Двенадцать сильных молодых рук мягко опустили курсанта Волкова в мусорный ящик.

Меня бесит это нескончаемое покусывание друг друга, вся эта развивающаяся система мелкого армейского пакостничества. Эта бездушная корячка друг перед другом, ржа, молодецкие забавы, гипертрофированная способность подмять слабого.

В классе зеленая гладкая доска и маленький кусочек мела. Я взял его и нарисовал казарму, дерево, дорогу и уходящего по ней человека в одной штанине, просто так…

Вот уже второй день кажется, что где-то метрах в пятистах — море. Что я у моря! Пронизывающий до мурашек морской ветер.

— Странно, но мне почему-то кажется, что это южный городишка, если, конечно, не принимать во внимание солдат…

— Наверное, это от ленности какой-то общей, на которой здесь все замешано.

— Ленности? Ленности… Да, возможно, потому что торопиться некуда, просто некуда торопиться.

Вот уже несколько дней, как у меня появился собеседник — Женя, нервный, лобастый Женя Кириллов.

Он закончил Архитектурный. Неделю назад дополнительным набором его пригнали сюда вместе с молодыми, и тут же прицепилась кличка «Железный дровосек» — ходит он смешно в строю, выбрасывая вперед негнущиеся ноги и при этом сотрясаясь.

«Всем корпусом», — чуть было не написал я. Здесь так говорят про человеческое тело, словно оно неживое.

— Во ветрище!

— Косить сейчас хорошо, со свистом чтоб!

— Товарищ курсант, можно с вами присесть покурить?

— Садись, все никак не отучишься от «можно». Я иногда вдруг замечаю, что в меня вселяется Дмитриев, его замедленные повадки.