Андрей Шляхов - Ошибка доктора Данилова

— Но акт…

— То, что акт о неисправности аппарата составили через десять дней после операции ни о чем не говорит! — сказала Лариса Вениаминовна, звонко чеканя каждое слово, что было явным признаком раздражения. — Акт должен подписать заместитель главного врача по технике, без его подписи этот документ недействителен, а у него большое хозяйство, не сразу до всего руки доходят — больница же на тысячу коек, плюс роддом и поликлиника. Наша контора гораздо меньше, и то нового стула приходится ждать неделями, потому что завхоз никак не удосужится сломанный списать… — Лариса Вениаминовнауказала взглядом на угол кабинета, где к стене был прислонен стул с двумя сломанными ножками. — Почему я назначила повторную экспертизу, да к тому же и комиссионную? Чтобы разобраться до конца. Когда все ясно, в повторных экспертизах необходимости не бывает. И что я получаю в итоге? Двое из экспертов, один из которых является председателем комиссии, считают, что в случившемся виноват анестезиолог, а вы устраняетесь от ответа на главный вопрос, поскольку не можете назвать виновного на основании рассмотренных материалов. При таком раскладе гражданин Сапрошин будет признан виновным со всеми вытекающими отсюда последствиями. И боюсь, что условное осуждение ему не светит.

— Вы заранее вынесли приговор? — с оттенком неприязни спросил Данилов.

— Согласно статье семьдесят третьей Уголовного кодекса, условное осуждение назначается в тех случаях, когда суд приходит к выводу о возможности исправления осужденного без реального отбывания наказания, — отчеканила Лариса Вениаминовна. — Для этого в первую очередь необходимо признание вины. Готовность смягчить последствия содеянного тоже имеет значение. Мертвого не воскресить, но можно попросить прощения у родителей пациента, оказать им какую-то материальную помощь. Но прежде всего, человек должен сказать: «да, я виноват, и я раскаиваюсь в содеянном». Это непременное условие. А Сапрошин только и твердит, что он ни в чем не виноват, что его подставляют, что следователь была необъективна… А в последнем слове он и меня обвинит в необъективности, с него станется. Но если бы мне было все равно, то я бы вела себя иначе, вы согласны?

— Согласен. А мне можно будет выступить на суде?

— Зачем? — Лариса Вениаминовна удивленно посмотрела на него. — Свое мнение вы изложили в письменной форме, а непосредственного отношения к делу вы не имеете. Что вы сможете сообщить полезного в своем выступлении? Если у вас остались какие-то соображения, то выкладывайте их прямо сейчас.

— Мне не дает покоя этот чертов аппарат, — сказал Данилов. — Я считаю, что с ним нужно разобраться — узнать не использовался ли он после двадцать девятого марта, опросить других сотрудников больницы, а также мастеров, которые его ремонтировали…

— Я не вижу в этом необходимости! — категоричным тоном отрезала Лариса Вениаминовна. — Это будет напрасной тратой времени, моего и чужого. Допустим, я узнаю, что аппарат использовался после двадцать девятого марта? Разве это свидетельствует о том, что во время рассматриваемой судом операции аппарат был исправен? Его же могли продолжать эксплуатировать в не полностью исправном состоянии. Могли или не могли?

— Теоретически допустить такое можно, — ответил Данилов, — но на практике…

— Все, что возможно теоретически, может случиться на практике! — с прежней категоричностью сказала Лариса Вениаминовна. — Я правильно понимаю, что даже при дефекте трубки насоса у пациента может не наступитьсмерти от воздушной эмболии?

— Может и не наступить, — согласился Данилов. — Дело случая.

— Ну вот мы и разобрались, — удовлетворенно констатировала Лариса Вениаминовна и после короткой паузы добавила: — Все свои действия я рассматриваю с точки зрения их практической полезности.

Фраза прозвучала немного двусмысленно, но Данилову сейчас было не до игры смыслов. Судья сильно сузила значение его предложения. Ему хотелось объяснить, что он имел в виду не только использование аппарата между двадцать девятым марта и девятым апреля. Данилов начал подбирать нужные слова, но потяжелевший взгляд Ларисы Вениаминовны убедил его в том, что развивать тему дальше не имеет смысла, только хуже сделаешь.

— Кстати, имейте в виду, что за неполную экспертизу вам заплатят меньше, — предупредила Лариса Вениаминовна и раскрыла лежавший перед ней ноутбук, давая понять, что аудиенция окончена.

«Да не нужны мне ваши деньги!», чуть было не вырвалось у Данилова, но вместо этого он сказал:

— Ничего страшного, я не ради денег старался.

Лариса Вениаминовна то ли не уловила тонкую шпильку, намекавшую на то, что не от всего в жизни должна быть польза, то ли предпочла сделать вид, будто ничего не заметила.

На выходе из ее кабинета Данилов обернулся и спросил:

— Я правильно понимаю, что мои функции эксперта на этом закончены и я больше не связан никакими обязательствами, за исключением разглашения сведений, которые стали мне известными из материалов дела?

— В принципе — да, — ответила Лариса Вениаминовна. — А почему вы спрашиваете?

— Так, на всякий случай, — уклончиво ответил Данилов. — Мало ли что.

— Хотите поиграть в следователя? — Лариса Вениаминовнапонимающе улыбнулась. — Как говорится — флаг вам в руки. Если узнаете что-то важное, то будьте любезны мне сообщить, — в ее голосе прозвучала откровенная издевка. — До восьмого сентября, потому что следующее заседание, как я надеюсь, станет заключительным.

— Не поиграть, а просто внести ясность, — Данилов вежливо улыбнулся, давая понять, что против своей натуры пойти невозможно. — Я привык, знаете ли, добиваться ясности в каждом вопросе. Характер такой, да и профессия располагает.

— Понимаю, — Лариса Вениаминовна изобразила ответную улыбку, которая выглядела немного натянутой. — Кто-то из древних философов сказал, что медицина — сестра философии. А философия — сестра юриспруденции, так что мы с вами в некотором роде коллеги.

Вежливый ответ прозвучал как отповедь. Можно было бы и обидеться, но Данилов подумал о том, что сам он примерно в том же духе отвечал пациентам и родственникам пациентов, которые говорили, что они будут лечиться самостоятельно, по каким-то уникально-нетрадиционным методикам. Профессионалы привыкли смотреть на дилетантов свысока и с этим ничего не поделаешь. «Таково селяви», как писал Довлатов.

До восьмого сентября оставалось одиннадцать дней, если не считать дня сегодняшнего, который уже близился к вечеру. На пути от метро к дому, Данилов завернул в тихий дворик и позвонил адвокату Сапрошина Инне Ильиничне, которую Ямрушков охарактеризовал как крайне неприятную, вздорную и конфликтную бабу. Фамилию и имя адвоката Данилов узнал из материалов дела, а телефон нашел в Сети, на ее сайте, где Инна Ильинична называла себя «честнопрактикующим адвокатом». На фотографии она выглядела располагающе — прямой открытый взгляд, едва заметная улыбка, легкий наклон головы… Впрочем, на фотографиях все, кто предлагает публике свои услуги, стараются выглядеть располагающе. Но Данилову понравился антураж — Инна Ильиничнасфотографировалась не на фоне книжных полок и не за рабочим столом, а в кресле у журнального столика, на котором стояла маленькая чашечка с кофе, а рядом лежала раскрытая книга. И сама Инна Ильинична была одета не в строгий офисный костюм, а в довольно романтичную белую блузку с рюшами и мелкоклетчатую серую юбку. Приятная дама среднебальзаковского возраста. Данилов подумал, что, если бы ему (храни нас Ктýлху!) потребовался адвокат, то он выбрал бы Инну Ильиничну, а не какого-нибудь напыщенного индюка со стеклянным взглядом и длинным перечнем достижений.