Хэзер Уэббер - К югу от платана [litres]

Я остановилась, взяла ее за руки и крепко их сжала. Это было самое трудное, самое горькое решение за всю ее жизнь.

– Что тебя заставило использовать свою целительную силу, чтобы спасти Кибби?

Она грустно улыбнулась.

– Все вы мои крольчата.

Поначалу я не поняла ее, но потом вспомнила наш недавний разговор.

Все на свете кажется правильным, когда ты нас обнимаешь. Это твой особый дар, которым ты щедро делишься со всеми нами. И я очень тебе за это благодарна. Думаю, и Кибби тоже. Ты всем нам помогаешь. Всем своим крольчатам.

Марло взяла меня под руку, и мы двинулись дальше по исхоженной тропе, а ветерок легко подталкивал нас в спины.

– Я не могла вынести мысли, что Кибби так больна, а я ничего для нее не делаю. К тому же я знала, что Мо с радостью отдал бы за нее жизнь. Все последние ночи я копила лунный свет, чтобы излечить Мо одним мощным ударом. Но болезнь Кибби оказалась последней каплей, и я поняла, что должна отпустить его, раз он сам решил уйти. Уйти без меня. Он с самого начала знал, что я нужна другим, но я упрямилась и не желала ничего слышать.

– Это было не упрямство. А любовь. Инстинкт приказывал нам защищать тех, кого мы любим. Помогать им. А иногда и исцелять их.

– Наверное, всего понемногу.

– Знай он, что ты спасла Кибби, он бы очень тобой гордился.

– Надеюсь.

– Так и есть, я точно знаю.

– Не представляю, как смогу с ним проститься.

Мне от одной мысли об этом стало больно, и я невольно зажмурилась.

– Я тоже не представляю, но точно могу сказать, что вся наша большая семья тебя поддержит. Все крольчата – твои и Мо.

– Все наши крольчата. Ему бы это понравилось.

Мы вышли на окружавшую Платан поляну. Флора завозилась в слинге, пытаясь потянуться. Я вытащила ее, и она замахала ручками в воздухе. В солнечном свете, пробивавшемся сквозь густую крону, видно было, что глаза ее из серых постепенно становятся голубыми. Я прижала ее к плечу и погладила по спинке.

– Эй, Марло?

– Да?

– А как тебе удалось попасть к Кибби до начала приемных часов?

– Я знакома с людьми, которые иногда не прочь нарушить правила, – усмехнулась она.

– А как так вышло, что никто, кроме меня, не заметил свечения в палате?

– Потому что видеть его могут лишь избранные. Доверенные лица. Придет время, и я обучу кого-нибудь лечить людей с помощью магии лунного света. Скорее всего, Кибби, ведь она уже не понаслышке знакома с его силой.

Я прикоснулась рукой к стволу дерева и прислушалась к ветру, шелестевшему листвой над моей головой.

– Знаешь, мы вчера с Генри гуляли по лесу, и у нас состоялся интереснейший разговор.

– Правда? Значит, вы тут не только ворковали и миловались?

– Нет, – щеки у меня вспыхнули.

Марло рассмеялась.

– Неудивительно, что он в тебя влюбился. Ну как тебя не любить?

– Ты ко мне необъективно относишься.

– Чепуха.

– Ну да ладно, – продолжила я, пытаясь успокоить расхныкавшуюся Флору. – Генри рассказал, что когда-то хотел написать книгу о Пуговичном дереве.

– Да что ты?

– И поведал мне любопытный факт о семье Дельфины, которого я до сих пор не знала.

– Ну так просвети меня.

Обернувшись к Марло, я заметила, что она лукаво усмехается. Казалось, она заранее знала, о чем я собираюсь рассказать.

– Ты в курсе, что у Дельфины была дочь? Селена? И когда ее мать превратилась в Пуговичное дерево, она вырыла под ним яму, чтобы быть к ней поближе. – Я заглянула в кроличью нору у корней платана. Казалось бы, в ней должно быть темно, как ночью, но мне почудилось, что там, в глубине, что-то мягко светится. – Я посмотрела в интернете значение имени Селена. И знаешь, что оно означает? Луна!

– Ммм… Ну ладно, буду знать теперь. – Марло потянулась к Флоре, и я передала ее ей. Она переступила с ноги на ногу, и я вдруг поняла, что она танцует. Танцует свой лунный танец, только руками не водит в воздухе. Вскоре Флора затихла.

– Полагаю, что стало с Селеной дальше, ты не знаешь? Были ли у нее дети? Внуки, правнуки?

– Мне-то откуда знать? А ты сама случайно не знаешь?

Я наблюдала за ее танцем, и сердце мое переполнялось любовью.

– Почему-то мне кажется, что знаю.

Марло улыбнулась, и в глазах ее замерцали яркие искорки.

– Может, ты и права. Но пускай все это останется между тобой, мной и нашим маленьким цветочком, хорошо? А теперь давай потанцуем. – Она протянула мне руку, я шагнула ближе и стала повторять ее грациозные движения.

Так мы втроем и танцевали на полянке чуть южнее Платана, и ветер кружил в танце вместе с нами. Вскоре над нашими головами закаркала ворона. Я подняла глаза и увидела ее. Черная, изящная, она сидела на ветке Пуговичного дерева и с гордостью смотрела на нас своими блестящими золотыми глазами.

В День благодарения судья Квимби сидел в кабинете у себя дома. В комнате пахло запеченной индейкой, пирогом с пеканом и трубочным табаком с ванильной отдушкой. По телевизору показывали, как в Нью-Йорке над Шестой авеню плывут надувные фигуры, но звук судья выключил. Он отпер ящик стола и достал оттуда папку, помеченную буквой Б .

Б означало «Бишоп».

Судья вложил в нее свою фотографию с Флорой Кэбот-Бишоп на руках, которую Блу прислала ему в качестве благодарности. Процесс удочерения Флоры завершился на прошлой неделе. Поскольку отец ребенка был неизвестен, дело затянулось. Пришлось четыре месяца публиковать во всех газетах штата Алабама объявления, прежде чем можно было с уверенностью сказать, что парень о своих отцовских правах не заявит. На объявления никто и не откликнулся. Судья отчасти даже сочувствовал молодому человеку, которому не суждено было узнать, что он стал отцом.

Он пролистал хранившиеся в папке бумаги – старые рапорты о задержаниях, отчет о вскрытии Кобба, недавние газетные статьи, рассказывавшие о том, как Блу Бишоп была похищена в младенчестве. На ум невольно пришла поговорка о том, что правда иногда бывает причудливее вымысла. Судья был с ней абсолютно согласен. Это надо же, Блу похитили. Он так до сих пор и не оправился от этой новости. Мэри Элайза умерла через неделю после того, как открылась правда. Официально допросить ее так и не успели, и свой взгляд на эту историю она унесла с собой в могилу.

Судья вынул из папки сделанное в участке фото Мака Бишопа и принялся внимательно его изучать. Он увидел то же, что и три десятка лет назад, когда Мак предстал перед ним в зале суда: глаза парня молили о помощи. Кто-то должен был помочь ему выкарабкаться из преследовавших семью неурядиц. Мальчишка сам был в отчаянии от того, что не знал, как изменить свою жизнь.

И судья понял его, потому что сам когда-то был таким же потерянным пацаном. Не возьми его на воспитание добрые люди, он бы сейчас в этом зале не сидел.