Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Тем самым к началу XVII века перед нами богатая, могущественная буржуазия со своими особенными достоинствами, но также и недостатками: жаждой выгоды, потребностью в иной, нежели в Боге, защищенности, страстью к тайне, наконец, неустойчивостью: ведь буржуа связал свою жизнь с деньгами, а они не создают таких протяженных во времени связей, как земля. Вследствие этой неустойчивости буржуазные династии эфемерны – в отличие от династий дворянских. Одно поколение сколотит состояние, следующее пользуется им в свое удовольствие, а третье снова впадает в бедность. Крупная буржуазия пытается поправить дело, заключая браки с дворянами и вкладывая деньги в землю. Она бросает якорь. Вот только ее способ землевладения иной, нежели у феодала. Феодал только пользовался землей, а буржуа имеет ее в собственности и боится потерять. В результате позднее (вплоть до 1945 года) у французской буржуазии будут две главные слабости – боязнь рисковать и отсутствие динамики.

«Если от собора Парижской Богоматери переместиться к колоннаде Лувра, у нас возникает впечатление, что перед нами другая Франция, другой народ», – пишет Режин Перну. И это правда. Классической эпохе больше нравится строить дворцы, чем церкви, и ее архитектура, как и литература, подчинена классическим правилам – симметрии, пропорциям. Облик средневекового города отвечает потребностям, облик города XVII века – стремлению к умопостигаемому декору (Вандомская площадь, площадь Побед). Режин Перну считает, что XVII век – уже век буржуазный. Дворянство сохраняет свои должности при дворе, но делами заправляют Кольбер, Лувуа [669]. Вся великая литература того времени, за исключением Ларошфуко и Фенелона, буржуазна. Классицизм с его абстрактностью отвечает духу буржуа, привыкшего к отвлеченным денежным операциям. В комедиях Мольера торжествует законник, знаток римского права, и француз из фаблио. В его понимании женщины, любви нет и намека на рыцарство. Наконец, Декарт снабжает буржуазию той философией, какая была ей нужна, – философией честного человека, который верит только в то, что понимает (кроме вопросов веры, разумеется). «Примат разума дает ей отсутствовавшую прежде умственную и моральную уверенность в своей правоте». Даже сфера страстей, чувств, искусства оказалась в классицистическом театре подчинена порядку. Буржуа почувствовал себя дома.

По крайней мере так пишет Режин Перну. На это можно возразить: тематика «Принцессы Клевской» [670]вполне рыцарская, у Расина есть свои тайны, Декарт, французский кавалерист, «хорошим шагом» идет на войну и восхваляет благородство и щедрость, Паскаль – отдаленный предшественник абсурда. Но я не возражаю – я излагаю. Допустим, что главная линия буржуазной цивилизации – считаться лишь с рациональными и количественными ценностями, в ущерб чувству и воображению. Такой тип цивилизации господствует в XVIII веке. Философы того времени – буржуа-оптимисты, они верят в прогресс просвещения. Их философия отвечает запросам буржуазного общества. Буржуа полагает, что сам строит свою жизнь: он трудится, он копит деньги, он сторонится тайных сил, в глубине души он антиклерикал. Весьма удачное олицетворение такого типа буржуазии – Вольтер: он без ума от разума, активен, удачлив во всем. Но он, как и вся буржуазия, страдает от привилегий дворянства, от наглости некоторых вельмож, от того, что при дворе и Людовика XV, и Людовика XVI самые важные посты склонны оставлять для аристократии. «Буржуа 1788 года – это социальный изгой».

Революция, о которой мечтали поначалу крупные буржуа и либеральное дворянство, перейдет в руки мелких законников. Верхушка буржуазии хотела бы завершить революцию в июле 1789 года. Ей пришлось вынести Террор, и она использует Бонапарта, чтобы 18 брюмера положить революции конец. Очень любопытный факт: в 1830 году мы вновь видим финансистов (а иногда и тех же людей – Лекульте, Перье, Малле, Хоттингера) [671] Перье Казимир Пьер (1777–1832) – банкир, политик и государственный деятель, с 13 марта 1831 г. по 16 мая 1832 г. глава кабинета министров Июльской монархии. Хоттингер Жан-Конрад, барон (1764–1841) – швейцарско-французский банкир. – Ред. . В этот период буржуазия пришла к власти на следующие полтора столетия. Эту преемственность на какой-то момент (по видимости) прерывают Реставрация и неохристианский романтизм. На премьере «Эрнани» [672]молодые люди освистывают буржуа. Все кричат: «Расину конец!» Всплеск романтизма поставил под вопрос сложившуюся систему ценностей. Верховенство поэтов (Гюго, Ламартин, Виньи, Мюссе) плохо согласуется с буржуазным духом. Однако во второй половине века политический престиж поэта померк, к тому же все поэты-романтики были буржуа по своему положению. Гюго умер богачом. В конце столетия наблюдается торжество самых что ни на есть буржуазных художников и писателей (Бугро [673], Бурже). Бодлер и Малларме при жизни не ведали о своей славе, которая не потускнела и поныне.

Здесь не хватает третьего тома (надеюсь, Режин Перну его напишет), где была бы показана эволюция буржуазии после Первой и Второй мировых войн. Думаю, что там должны быть указаны новые черты: любовь к риску, широта взглядов, а у «молодых предпринимателей» – неохристианская щедрость. Мощь государства возросла. Безграничный либерализм («принцип невмешательства») больше не является доктриной новой буржуазии. Режин Перну справедливо замечает, что схема Маркса (вслед за царством буржуа настанет царство пролетария, подобно тому как само царство буржуа настало после царства феодала) для историка неприемлема. Что касается меня, я думаю, что диалектику истории остановить нельзя и что, если не произойдет какой-то катастрофы, общество будущего станет компромиссом между либерализмом и социализмом. Этот синтез уже возникает на деле как в Соединенных Штатах, так и в Европе. Победил Гегель, а не Маркс.

В литературе и искусстве дух буржуазной, рационалистической философии XVIII века оказался сильно потеснен. Оптимизм, вера в прогресс не устояли перед множеством катастроф. Все писатели, от Мальро [674]до Камю, от Стейнбека до Хемингуэя, вспомнили об абсурдности человеческого существования. Режин Перну цитирует Мальро: «Мы, упиваясь, смаковали наши различия, вместо того чтобы углублять нашу общность, мы заперли на замок одновременно свои сейфы, свои сердца и свои дома…» Верно: хотя в буржуазной цивилизации и есть свои великие стороны (уважение к труду, любовь к свободе), нельзя не признать, что она слишком крепко заперла себя на замок. Сегодня барьеры падают. Университеты открыты для представителей всех классов, промышленник принимает у себя ученого, рабочий профсоюз интересуется деловой жизнью. На стенах у буржуа висят самые смелые живописные полотна. Проклятых поэтов благословляют. С некоторыми чертами прежней буржуазии покончено. Какое безопасное убежище можно найти в мире, где все так быстро меняется – деньги, оборудование, научные учения? Как можно надеяться хранить свои дела в тайне во времена подоходного налога и контроля над налоговыми декларациями? Как можно говорить о буржуазном искусстве сейчас, когда залы на авангардных спектаклях и фильмах заполняет молодежь из XVI округа? Режин Перну должна написать последний том: «Движение к синтезу». А диалектика после этого будет продолжаться. В течение еще многих веков.