Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Бывает, что экономия – это одновременно и преступление, и ошибка. Гнилая картошка теперь давала себя знать далеко за пределами Ирландии. Что делать народу, которому таинственная болезнь не дает производить свой основной продукт питания и которому отказывают в помощи из-за «принципов» иностранного государства? Остается только эмигрировать, что и сделали миллионы ирландцев. Миллион двести пятьдесят тысяч отправились в Северную Америку. Еще больше оказалось в Глазго, Ливерпуле и на полуострове Уэльс. Эти эмигранты нисколько не походили на других, особенно тех, к кому привыкла Америка. Они не привезли с собой ничего, кроме крайней нужды и лишений, а уезжали не по доброй воле. Всем сердцем привязанные к родине, они воспринимали необходимость эмиграции как тяжкую жертву. Погреба и лачуги, где они в страшной тесноте ютились в Нью-Йорке, мало чем отличались от покинутых ими земляных хижин. Только через два или три поколения некоторые из них преуспеют, а иные прославятся.

Переезд в Северную Америку облегчался тем, что судовладельцы, возившие в Европу древесину, не всегда находили груз на обратный путь. Поэтому тарифы были чрезвычайно низкими – два-три фунта, а то и пять долларов. Повсюду в Ирландии появились специализированные агентства. Ирландцы стремились прежде всего в Штаты, считая, что их дети найдут там надежное убежище. Англичане же старались отправить их в Канаду – и чтобы заселить ее, и чтобы очистить от эмигрантов ливерпульские трущобы. Ирландцы по мере сил этому сопротивлялись. Коллективная злопамятность держится долго. Между тем и Штаты поначалу встречали ирландцев не слишком дружественно. В 1846 году типичный житель Восточного побережья США – янки-протестант, настроенный антикатолически. Правда, он сочувствует народам, терпящим бедствие. Как только мир узнал о голоде, в Ирландию стали поступать миллионы долларов и тонны продовольствия. Но пустить к себе огромное количество голодающих – этого никто не жаждал.

И неудивительно: казалось, что эмигрирует целый народ. Только в 1847 году в Бостоне обосновалось тридцать семь тысяч ирландцев, а раньше там жило всего сто четырнадцать тысяч человек. Вновь прибывшие ничего не умели, даже в области сельского хозяйства, ведь они знали только, как выращивать картошку. Ирландский квартал скоро оказался самым бедным в городе. Но нищету новых эмигрантов можно было сравнить только с их плодовитостью. Ирландцы пережили первую Елизавету, преследования Кромвеля, принципы экономистов. В своих убогих лачугах они плодились и размножались. Каждый год на пятнадцать взрослых ирландцев рождалось по одному ребенку, тогда как в богатой Франции это соотношение было один к тридцати пяти. Общительные, наделенные чувством коллективизма, любители политических дискуссий, ирландцы вскоре стали играть значительную роль в управлении американскими городами. В Нью-Йорке «боссы» Таммани-холл [680] Таммани-холл – отделение Демократической партии в Нью-Йорке, занимавшееся, в частности, помощью эмигрантам. привлекали ирландцев в свою партию. В 1840–1860-х годах на каждую сотню эмигрантов приходилось сорок три ирландца. Не случайно нью-йоркская полиция состоит в основном из них.

Благодаря удивительной плодовитости этой группы населения католичество в Америке выдвинулось на первый план. Много позже, в 1960 году, католик ирландского происхождения Джон Фицджеральд Кеннеди стал президентом Соединенных Штатов. Ирландский эмигрант Джон Форд выкорчевал в Мичигане участок леса и построил ферму. Его внук Генри Форд создал в том же Мичигане завод, тогда самый крупный в мире. Как знать, если бы фитофтороз не атаковал ирландскую картошку, если бы английское Министерство экономики не отказалось от конкретных проявлений милосердия в пользу абстрактной идеи свободного рынка, если бы почерневшие поля оставались зелеными, Джон Кеннеди и Генри Форд, скорее всего, в поте лица возделывали бы свой акр ирландской земли.

За ошибки государственных деятелей всегда приходится платить, но иногда после их смерти. Ирландия стала независимой под именем Эйре. Англия лишилась «неисчерпаемого питомника солдат». Во время Второй мировой войны Эйре осталась нейтральной и отказалась пускать в свои порты британские военные корабли, так что многие из них были потоплены немецкими подводными лодками. А все зло пошло от гнилой картошки. Микроскопический грибок может сыграть в мировой истории роль не менее значительную, чем какой-нибудь герой.

Ален никогда не выстраивал свои политические воззрения в систему, никогда не формулировал цельного учения. Следовательно, приписывать ему такое учение – неверно и бесполезно. Однако на протяжении всей жизни он весьма последовательно заявлял о том, что для него важно, а что ему претит. Он всегда называл себя радикалом, мы увидим, что он под этим понимал. Убежденный левый, он утверждал, что сама постановка вопроса, есть ли еще смысл разделять правых и левых, – свидетельство правых взглядов. Он признавал как поэтичность правых, героя правых, так и поэтичность левых и героя левых. «Они – как день и ночь, как добро и зло. Вы скажете, что это ребяческая мысль, – это мнение правых». Понтий Пилат, вопрошающий: «Что есть истина?» – в глазах Алена был правым. «К несчастью для Понтия Пилата, бывают случаи, когда истина проще простого… Например, дело Дрейфуса. Не разделение, а настоящий разрез! Наши понтии пилаты до сих пор кровоточат».

По словам Алена, он «родился простым солдатом». Другие родились офицерами, уверенными в том, что бывают люди, созданные для командования, и это они и есть, – иногда это правда. Ален не хотел командовать. Он не отрицал, что любое коллективное действие требует лидера, но отказывался быть этим лидером. Отправившись добровольцем на Первую мировую войну, он, несмотря на возраст и заслуги, сознательно оставался простым артиллеристом, а затем капралом (большая уступка!). Почему? Потому что считал, что неконтролируемая власть опасна, многие командиры ею злоупотребляют и, чтобы сдерживать бесчисленные притеснения, им должны противостоять граждане, обладающие одновременно и дисциплиной, и критическим умом. Лошади подчиняются узде и вожжам, «красный осел» запрячь себя не позволит. Алену хотелось быть «красным ослом». Нет, он отнюдь не советовал нарушать дисциплину или бунтовать. Напротив. То, что автомобилям необходим регулировщик, символ власти, – одна из его любимых тем. Но полицейскому подчиняются, совершая определенные действия, его не обожествляют. Тело живет по предписанным правилам, рассудок и слово остаются свободными.

Война лишь утвердила его в природной недоверчивости к любым элитам. «Здравый смысл есть всюду, только не на вершине», – писал он. Землепашцы и грузчики по обе стороны границы хотят только мира, если их сознательно не стравливают. Но блестящая элита на досуге предается отвлеченным размышлениям и придумывает планы военной кампании. «Легкомыслие элиты ужасает; они не решаются додумать ни единой серьезной мысли, всегда смотрят, как бы чего не вышло, в бирюльки играют, и губит даже их стиль. Мысль господина – один мираж, мысль раба – только голая, суровая правда… В тех городских кварталах, где обедают в белых манишках, мысли не рождаются». Строго говоря, это предрассудок, но, по его мнению, предрассудок здравый. Пройдя войну, он особенно настороженно относился к элитарным выпускникам Высшей политехнической школы. Артиллерист, хотя ценил лучших из них, сурово осуждал «этих людей с убеждениями, уверенных, что любое предприятие, где все предусмотрено заранее, непременно принесет успех… Но реальные события, которые предлагает нам мир, сотворены из праха мелочей, которые никто заранее предусмотреть не может».