Андре Моруа - Литературные портреты: Искусство предвидеть будущее

Последнее особенно верно по отношению к замечательному английскому прозаику, каким был Свифт. Тэн создал ему романтический образ несчастного молодого человека, обиженного, кипящего гневом, который одновременно ненавидел вельмож за их надменное и бесполезное покровительство, народ – за его глупость, женщин – за то, что, успешно проведя осаду, он трубил отступление, хотя крепость уже готова была сдаться. Этим объясняется его ожесточенность и появление самой суровой книги, когда-либо написанной человеком о человечестве: «Путешествия Гулливера». И наконец, вот почему при наступлении старости этот великий ум погибает от меланхолии, близкой к безумию: «Уже многие месяцы я только тень от тени декана Свифта». Такова легенда.

Но вот в издательстве «Плеяда» выходит книга Свифта с предисловием и примечаниями лучшего французского свифтоведа Эмиля Пона. (После его смерти дело продолжили наследники.) С первых же слов автор предисловия предупреждает нас, что взгляды на жизнь и творчество Свифта претерпели существенные изменения. «Почти все биографии Свифта похожи друг на друга: трудная юность, успех, которым он обязан своему таланту, ссылка, которой он обязан своей преданностью друзьям из партии консерваторов, мизантропия, развившаяся из-за обманутых надежд. Такова эта типичная биография, и теперь можно догадаться, что она была гениально срежиссирована самим Свифтом для его будущих историков». Как представитель англиканского духовенства и моралист, он изобличал три человеческие слабости: деньги, плоть и тщеславие. Как легендарный персонаж – он должен был победить все три. Удивительно, скольких людей ему удалось одурачить! На самом деле Свифт любил деньги, любил славу и женщин, но поскольку не любил самого себя, то всю жизнь писал, бичуя собственные пороки.

Автор предисловия прав. Свифт любил женщин: Стеллу – платонической любовью, Ванессу [437] Джонсон Эстер (1681–1728) – возлюбленная и, возможно, тайная супруга Свифта, которую он называл Стеллой; письма к ней составили книгу «Дневник для Стеллы» (опубл. 1766). Ваномри Эстер (1688–1723) – возлюбленная Свифта, которую он в письмах называл Ванессой. – Ред . – плотской. Свифт был неравнодушен к славе: он безумно хотел получить епископство, но добился только должности декана. Поняв, что «слава и почести лучше всего достигаются с помощью сатиры, нежели посредством другой деятельности ума», он стал безжалостным сатириком, а не романтическим бунтовщиком. До пятидесяти лет этот мизантроп был веселым, компанейским малым, окруженным близкими друзьями. Таков портрет Свифта в XX веке, и, на мой взгляд, этот образ ближе к реальности, чем тот, что он нам когда-то навязал.

Я перечитал недавно произведения из этого великолепного издания. Какие из них являются абсолютными шедеврами, выделяясь на общем фоне? Я временно не рассматривал бы полемику, относящуюся к ученым спорам, ушедшим в прошлое. Не могу сказать, что они потеряли свою ценность: неизменны ясность изложения, богатство аллегорий, чистота стиля. От «Сказки бочки» испытываешь ровно такое же удовольствие, как от «Провинциалок» Паскаля. Но поскольку надо сделать выбор, обозначу несколько вершин в этой горной гряде. Первая – это, конечно, «Гулливер», ни с чем не сравнимый в своем жанре и обеспечивший Свифту бессмертие. Затем несколько коротких сочинений: «Наставления слугам», «Скромное предложение по поводу детей бедняков» и брошюра «Рассуждение о неудобстве уничтожения христианства в Англии – опасно ли это? Оправдаются ли надежды на благоприятные последствия? Ответ на эти вопросы».

Во всех этих прекрасных текстах оружие Свифта – юмор. Именно юмор, а не ирония. Ирония – это способ шутливо сказать противоположное тому, что ты на самом деле думаешь. Юмор – это способ серьезно сказать о нелепых вещах. Но эти нелепости – всего лишь преувеличение очень жестокой правды. Они заставляют читателя увидеть, как в увеличительном стекле, то смешное, что присуще человеческому роду. Великий юмор – юмор Свифта – не нуждается в комментариях. Свойственный ему комизм именно в том и состоит, чтобы выглядеть непроницаемым, серьезным до смешного. Он обладает своего рода совершенством чувств, которое позволяет ему жить одновременно в двух плоскостях. Есть то, что он говорит, и то, что он думает. Мы, читатели, попадаемся на удочку его серьезного тона. Реализм его писательской манеры, точность имитации, достоверность деталей – все вводит нас в заблуждение, но без обмана. «Скромное предложение» рассказывает сухим языком инструкции, как надо свежевать и разделывать ирландских детей для мясной лавки, и это предложение, само по себе чудовищное, создает у нас впечатление, что мы живем в перевернутом мире.

Но почему же мы соглашаемся, и даже с каким-то странным удовольствием, жить в таком перевернутом мире? Почему даже испытываем облегчение от этих нелепостей? Потому что они слишком невероятны, чтобы вызвать у нас тревогу. «Закон комического жанра – быть за пределами возможного». Таким образом, общество и читатель сохраняют достоинство, а испытанию абсурдом подвергается рассудок. Все, что Свифт говорит о политике, о медицине, о любви, всего лишь чистая правда, но он вкладывает ее в уста вымышленного путешественника в его разговорах с карликами («лилипутами») или с великанами («бробдингнегами»). Кому придет в голову тревожиться из-за этого? Мы читаем эти истории детям, что тоже полная нелепость. Рассмотрим пример из нашего времени. «Скотный двор» Джорджа Оруэлла – безжалостная сатира на революции, она вызывала бы ярость, если б не была перенесена в мир животных, где превращается в басню, внешне совершенно безобидную. Свифт осмелился сказать о человеке, об этой «злобной раздвоенной редьке» [438], голую правду, но лицо у правды он прикрыл маской.

Однако повествование посредством абсурда эффективно и приемлемо лишь в том случае, если талант писателя придает ему на время правдоподобный вид. Чем фантастичнее история, тем важнее, чтобы предваряющие ее обстоятельства были совершенно обыденными. Поэтому тон повествования «Путешествий Гулливера» так выдержан и лишен всяческих прикрас. Свифт пародирует рассказы мореплавателей и описывает, как самые обычные обстоятельства привели его героя в страну, где лошади (гуигнгнмы) – мудрые аристократы, а люди (йеху) – грязные, тупые животные. Рассказчик трогает нас своим спокойствием, искренностью, скромным простодушием. Эта маскировка необходима. Квазинаучная точность и подробные описания облегчают восприятие абсурда.

Нельзя сказать, что этот прием был абсолютно новым. Эмиль Пон дает исчерпывающий список предшественников «Гулливера». Идея таких воображаемых путешествий насчитывает много веков. У Гомера упоминаются лошади, обладающие разумом и владеющие речью; у Лукиана – летающий остров и люди, такие же свирепые, как йеху; в восточных сказках – принцесса-великанша. Вполне вероятно, что Свифт обязан Рабле (которого как раз перевели в это время на английский язык) эпизодом, где Гулливер тем же способом, что и Гаргантюа, тушит пожар в королевском дворце, а также идеей пародировать речи педантов, ученых, богословов. Он, несомненно, повторил композицию «Путешествий к Луне и Солнцу» Сирано де Бержерака [439] «Государства и империи Луны», «Государства и империи Солнца» – фантастические произведения драматурга, писателя и поэта Сирано де Бержерака (1619–1655). , где, как в «Гулливере», мы видим человека среди карликов, человека среди великанов, человека среди животных.