Эмма Страуб - Здесь все взрослые [litres]

Она стряхнула варежку-прихватку и начала раскладывать угощение на три тарелки.

Несколько раз Астрид уже собиралась рассказать детям о Берди. По крайней мере Портер. На прошлое Рождество, на ее два последних дня рождения. Впрочем, Берди все равно тогда уехала на праздник к сестре, а дети на ее день рождения никогда не появлялись вместе, а то и вовсе не появлялись, получалось, что если она кому и расскажет о Берди, так это самой Берди, а та, разумеется, знает. Вроде бы такой надобности не возникало, а сама Берди не раз говорила Астрид: что именно она скажет своей семье и друзьям – ее личное дело. Им вместе хорошо – это самое главное. Иногда Астрид думалось: если бы Берди нравилась ей вдвое меньше, она бы рассказала людям в два раза быстрее.

– Так приятно, когда готовишь не только для себя, – заметила Берди.

– Так приятно, когда кто-то готовит для тебя, – отозвалась Астрид.

– Так приятно, что вы забыли, что кто-то изобрел пиццу. – Сесилия отложила книгу. – Шутка. – Ее родители предпочитали вегетарианскую пищу, и Сесилия привыкла к пиршествам из грибов и сои.

Берди передала тарелки с едой Астрид. Астрид поставила их на стол и села на стул напротив Сесилии – та сидела на скамье, – второй стул стоял рядом.

– Что в школе, Сесилия? С кем-нибудь подружилась? – Этот разговор Берди затевала не впервые.

В последний раз она общалась с подростками, когда была подростком сама, и ее вопрос проистекал из неподдельного интереса. Астрид хотела объяснить Берди, что из подростков слова не вытянешь, да ничего, ладно, пусть попробует.

– Все нормально. Учительница по английскому хорошая. – Берди и Астрид переглянулись.

– До двадцати пяти? – уточнила Берди.

– Может, до двадцати пяти, может, до пятидесяти, откуда мне знать? Учительница и учительница. Еще Август.

– А кроме Августа? – поинтересовалась Астрид.

Девочке нужны подружки, на то миллион причин: у них есть тампоны, они любят болтать по телефону, им всегда интересно знать, что ты чувствуешь. Кстати, о своих чувствах любил поговорить Ники, но он – единорог, символ духовной чистоты.

– Никого.

– Я тут думала… – Астрид решила сменить тему, – навестить водителя автобуса.

– Новую? Не женщина, а прикол. Вся какая-то дерганая. – Сесилия взяла вилку и протащила поджаренное пюре через густую и смачную приправу, которую Астрид шлепнула на ее тарелку.

– Нет, прежнего. Он в тюрьме, ждет суда. Мне сказала знакомая, она работает в городской управе. – Пальцы Астрид пустились в путь по столу в поисках перечницы, так принюхивается в поисках еды крот-звездонос.

Берди и Сесилия переглянулись, потом повернулись к Астрид.

– За каким чертом? – спросила Берди.

– Что за фигня? – воскликнула Сесилия.

– Просто мне интересно! Что, если у него имелся мотив? Вряд ли он искал именно Барбару, но ему был нужен кто-то. Может, хотел показать свою силу. Между прочим, в девяти случаях из десяти это белые. Белые мужчины идут на насилие – против своей семьи, против незнакомцев, против всего мира. – Астрид отправила вилку с едой в рот.

– Это да, – согласилась Берди. – Но ты-то здесь при чем? Тоже мне, мисс Марпл! Хочешь восстановить справедливость? Он уже в тюрьме, Астрид. Он убил человека. Все это видели. Никакой тайны тут нет. И что ты ему скажешь? – Берди предложила Сесилии салат, Сесилия разлила по стаканам воду.

– Спрошу, зачем он это сделал! Что он чувствовал. Ясно же, что это – клиника. – Астрид откинулась назад. – Салфетки!

– Буля, я правда думаю, что идея никуда не годится. Если тебе так важно, я с кем-нибудь подружусь. – Сесилия взяла у бабушки салфетку.

– Я согласна с Сесилией, – сказала Берди. – У него поехала крыша. Или наширялся. Выкинуть такое снова у него не получится. Но ухлопать именно Барбару он не собирался. Да, несправедливо, но никакого тайного умысла тут нет. – Она положила руку на плечо Астрид. – Поверь.

– Просто пришло в голову. Наверное, хочется что-то исправить. Я сегодня обедала с Эллиотом – сущий кошмар. – Астрид покосилась на Сесилию и поморщилась. – Зря я это при тебе.

– Не страшно, – махнула рукой Сесилия. – Он мне не отец. Говорить гадости про дядей можно. Венди попросила, чтобы я посидела с близнецами.

– А что говорит обо мне твой отец? – обратилась Астрид к Сесилии.

Сесилия выжидательно посмотрела на нее, вилка зависла в пяти сантиметрах от ее лица. Берди подняла бровь.

– Астрид!

– В каком смысле? – осведомилась Сесилия. Ломтики жареного лука пахли очень приятно, и она, как шпагоглотатель, отправила их в рот. – Что он о тебе говорит – когда?

– В смысле, если твоя мама спросит, говорил ли папа со мной, что он ей скажет? С каким выражением лица? Мне просто любопытно.

Берди прищелкнула языком.

– Астрид.

– А что? Это же уникальная возможность! – Она взглянула на внучку. – Можешь не рассказывать.

Сесилия хмыкнула.

– Ты хочешь знать, говорил ли он про тебя гадости? Типа, жаловался?

– Или нет! Может, упоминал что-то хорошее.

Берди свела брови.

– Такие разговоры добром не кончаются.

Астрид наклонилась к ней и поцеловала в губы.

– Я примеряю новый подход к жизни. Он называется «задавать вопросы».

– Честность – штука опасная, сама знаешь, – заметила Сесилия. – Не знаю, Буля, готова ли ты к ней.

Астрид торжественно кивнула.

– Выдержу.

Сесилия положила вилку на край тарелки, вытерла нос уголком салфетки.

– Не увиливай! – велела Астрид.

– Черт! Ладно! Ладно. – Сесилия подняла глаза к потолку. – Отец считает, что ты слегка… жестковата.

– Как бы сильная? – У Астрид дернулись веки.

– Как бы… застывшая. Типа, ничем не прошибешь.

– Может, слегка суховатая? – подсказала Берди.

– Это еще что? – Астрид ущипнула Берди за колено. – Измена!

– Просто хочу ей помочь! – Берди подняла за сиденье свой стул и подтянула ближе к Сесилии.

– Он бы точно сказал, что ты – человек организованный. Аккуратный. Это ему нравится, потому что сам он не такой, – объяснила Сесилия. – Мои родители всегда спорят, кому мыть посуду, оба не хотят.

– Вот, это уже ближе к истине, – обрадовалась Астрид. – Никакие это не гадости.

Ники увидит, что она – человек гибкий. И пошутить умеет. И в состоянии не просто принять и накормить его дочь, но и позаботиться о ней как надо. Когда ее дети были маленькими, на душевное тепло не хватало времени, все-таки их трое, сходить с ума тоже не хотелось. А в подростковые годы они все равно не обращали на нее внимания. Астрид помнила, как выбирала цветы для дочери, когда на ежегодном школьном параде та стала королевой урожая, – дело серьезное, считала Портер, как пукнуть на людях, – так Портер ей даже спасибо не сказала. Когда умер Расселл, Астрид пришлось стать жестче. Шмыгающая носом раздавленная вдова – не ее образ, так же? Ни за что. А вот теперь – кто знает? Можно попробовать стать мягче.