Эмма Страуб - Здесь все взрослые [litres]

– Она классная, вопреки тебе. – Резковато, конечно, но Ники – ее брат, на ком еще практиковаться? Портер знала, что он не обидится.

– Это точно. И была такой всегда. Я это не сразу понял – они ведь такие, какие есть, с самого рождения. С Астрид она ладит?

– Вроде да. По-моему, мама ее пока не достала.

День стоял чудесный, дело шло к осени, но потихоньку, все еще тепло и светло. Найти бы такое место, где круглый год погода – как сентябрь в Клэпхэме, Портер бы туда переехала. Северная Калифорния не в счет – не доедешь.

– Отлично. Я им все никак не могу дозвониться. Не смейся, – сказал он, но Портер уже смеялась.

– Мой второй сапожок. Соскучилась по тебе.

– Я тоже. Вот бы посмотреть на тебя с пузом. Это же круто, Пуэрто. Ты будешь на высоте. И не слушай Астрид, тебе никто не нужен. В смысле, муж. Общество – да, друзья, которые принесут еду, помоют посуду и постирают белье – да. А муж тебе ни к чему. Это я тебе говорю. Толку от нас мало.

– Ладно тебе прибедняться. – Портер сунула руку в карман и достала шоколадку – разве она ее покупала?

– Чувствуешь себя нормально? По утрам не тошнит? Помню, Джульетту рвало по четыре раза в день, и не один месяц. Всегда носила с собой ментоловые конфетки, и в карманах, и в сумках. Уж сколько лет прошло, а какую сумку ни возьми – там обязательно валяется упаковка блевательных конфеток. Она их так и называла – блевательные конфетки.

Портер молча слушала. Она знала: брат хочет сказать что-то еще.

– Знаешь, так странно, что Сесилия не с нами. Когда мы вместе, это как созвездие. Одну звездочку вынь – картинка уже не та. У меня сейчас как раз такое ощущение. Стрела без наконечника. Ложка без нижней части. И все рассыпалось. Джульетта и я: каждый занимается своими делами, то да се, когда вместе, когда врозь, всяко. Но без Сесилии, кажется, один оторвется и полетит по своей орбите, а другой даже не заметит. Ведь она – якорь, который нас держит.

Примерно так Портер думала и о себе с братьями – они три части целого, просто как-то расползлись в разные стороны. В детстве она братьев обожала, мечтала (когда отец был жив), как они втроем куда-нибудь сбегут навстречу приключениям, ничего плохого не случится, ведь их трое. Сейчас Ники и Эллиот совсем разные, да они и раньше были разные, только в детстве эта разница не играет особой роли, просто им написали такой комедийный сценарий, конкуренты в мыльной опере. Ники – их маленький талисман, Эллиот – безоговорочный лидер, а Портер – смазка, ореховое масло. Ее они любили больше, чем друг друга. Когда Ники стали снимать в кино, и он оказался в центре внимания, откуда ни возьмись, как с неба свалились Портер и Эллиот – пара охранников. Он откололся первым, а потом умер отец, в свободное плавание пустились и остальные, и Портер всю свою взрослую жизнь думала, как бы снова собрать эту мозаику. Джереми тысячу раз говорил ей, что на братьев можно забить, он со своим братом общается не чаще раза в год, и что? Однако Портер не желала сдаваться. Она никогда не звонила Эллиоту, а он никогда не звонил ей, их редкие встречи вызывали у нее раздражение. И все-таки. И все-таки.

– Люблю тебя, Ники.

Он бы точно расплакался на УЗИ, держал бы ее за руку. Рассказал бы что-то про их отца, о чем она забыла. Несправедливо, когда люди уходят, ведь они, сами того не желая, забирают с собой немалую часть тебя.

– И я тебя, сестричка. Мою девчонку обними за меня, ладно?

– Обниму, – заверила Портер и в знак подтверждения обхватила руками себя.

Иногда у нее возникал вопрос: удается ли убедить всех в городе, что она такая же крепкая, как ее мама, как ее братья? В этом никто не сомневался, никому и в голову не приходило ее проверять – и так ясно, что у нее все в полном порядке. А ведь это не так, только никому нет дела. Станет матерью – возьмет себе за правило спрашивать дочь, как у нее дела, хотя бы раз в неделю, а лучше каждый день. И внимательно слушать, что дочка ей ответит.

Впервые эта мысль сформировалась у Августа, когда он узнал, как соединяются и множатся клетки, и каждый человек – их собственный научный эксперимент. Однажды в третьем классе Августу это объяснили родители. Мама Августа, Рут, сказала: произвести на свет ребенка – как испечь торт, в процессе подготовки ты смешиваешь разные ингредиенты, соблюдаешь особый порядок, а потом ждешь и смотришь, сработал ли рецепт. Наверное, подумал тогда Август, с моим рецептом что-то пошло не так, в меня положили слишком много мамы и слишком мало папы. Позже эта мысль – в корне ошибочная – не раз приводила Августа в смущение, но ребенок есть ребенок. Августу было всего восемь лет.

Не то чтобы вышла ошибка. Просто в результате получилось нечто другое. Бывает, два разных человека что-то делают по одному рецепту, а получают два разных торта: один положил больше ванили, другой меньше, один взял такое масло, другой другое, один делал смесь столько-то времени, другой столько-то. Один проявил больше терпения, другой меньше. Один заглядывал с проверкой в печку чаще, другой реже.

Помогала одежда – магазин предлагал массу возможностей. Родители Августа считали, что это просто наряды, однако Август все понимал иначе.

Когда ему исполнилось десять, семья впервые отвезла его в летний лагерь. Август умолял их о поездке, страсть к исследованиям у него уже проснулась, и этот лагерь он откопал в интернете. Лагерь был весьма прогрессивный, даже для Клэпхэма, даже для всего северо-востока, даже для таких, как Рут и Джон, которые торговали одеждой и удобряли землю червями. Фирменная лагерная футболка гласила: ЛАГЕРЬ СОЛНЕЧНАЯ ДЕРЕВНЯ, КОНКУРЕНЦИИ, РАСИЗМУ, ГОМОФОБИИ, ТРАНСФОБИИ, СЕКСИЗМУ, КОММЕРЦИИ – НЕТ. Интересующее его слово так и звенело в центре надписи, в глазах Августа всякий раз вспыхивала искра, когда он его видел. Лагерь притаился в лесах Массачусетса, всего в нескольких часах езды, едва Джон свернул с трассы на подъездную дорогу к лагерю – переделанные сараи и другие постройки старой фермы – Августа даже затошнило, этим летом выяснится, заметит ли кто-нибудь его особенность, а если кто-то узнает правду, что тогда будет.

В лагере каждый осваивал что-то новое: макраме, бисексуальность, похудение, фрисби, французский поцелуй, косметику, брил ноги. Август решил, что для начала сменит имя. Он попал в палату на двенадцать коек, она называлась «Вечнозеленая», каждому ребенку полагалось взять с собой пару простыней, спальный мешок, походный ящик, четыре пары шортов, восемь футболок, две фуфайки, как можно больше нижнего белья. Августу досталась койка внизу, на что он и рассчитывал, хотя спать наверху тоже клево, и когда Дэнни, кудрявый блондин из Бруклина, предложил ему махнуться, Август обрадовался, обнял Дэнни и закричал: «Чувак! Как скажешь!» Вечером вся палата собралась вместе на первую посиделку, каждый что-то рассказал о себе, кто он и откуда, и Август уверенно, будто не раз об этом говорил, объявил, что дома его зовут не Август, а Робин, вот так пусть они его и зовут. Возражений не последовало. Все очень просто. Словно черную комнату пронзил лучик света.