Эмма Страуб - Здесь все взрослые [litres]

Иногда ложь – вовсе не ложь, если она приближает тебя к истине. Иногда ложь – это как заветное желание, молитва.

Робин Салливен. Имя такое, что сразу и не поймешь. Промежуточное, чтобы привыкнуть, самое то. Больше всего Август дружил с девчонками из соседней палаты, каждое утро он подбегал к их столу, и они всякий раз затягивали хором: «Птичка Робин, птичка Робин, к нам скорее прилетай». Август от удовольствия даже глаза закатывал, как пес, которому чешут брюшко. Они не были похожи на девчонок в Клэпхэме, те все как одна носили легинсы в обтяжку, отращивали волосы до середины спины, гоняли на розовых великах с розово-фиолетовой бахромой на руле и красились помадой одного цвета, когда родители давали поблажку. Девочки в лагере – совсем иное дело. Одна пострижена под машинку, у кого-то в ухе три дырки. Девушки-вожатые тоже другие: мешковатые обрезанные джинсы, в носу кольца, некоторые в коротких платьицах в цветочек и с длинными волосами, как у Рапунцель из сказки братьев Гримм. Одна, которую все звали Гусь, хвалилась, что никогда не стрижет ногти на ногах. Чернокожие девочки спали прямо в шелковых платках. Все девчонки громко пускали ветры и по этому поводу громко ржали. Раньше Август считал, что девочка – существо особенное, утонченное. Девчонки же в лагере в корне отличались от тех, кого Август знал дома, притом все были разными. Все они считали, что Август – гей, и переубеждать их не хотелось, вроде как глупо. Геев в лагере хватало, парни постарше ходили по двое, держались за руки и целовались после танцев или за койками, когда думали, что их никто не видит, точно самые обычные парочки. Казалось, на территории лагеря все известные тебе правила и нормы поведения стерли, нажав клавишу, а вместо них – полная свобода, веди себя как заблагорассудится, как нравится, никто тебя дразнить не будет. Входишь в ворота – и попадаешь на другую планету.

Отчасти Август выбрал этот лагерь еще и потому, что никто из Клэпхэма сюда не ездил, и как только Джон и Рут отчалят, некому будет следить за ним и осуждать. Пусть считают его тем, кем хотят, зачем их переубеждать?

Недели проходили быстро: дети катались в лодках, пели песни у костра, бронзовели на солнце, у многих вылезали веснушки. Дэнни, спавший под Августом, во сне ровно посапывал – белый блондин со встроенным механизмом. Джон и Рут звонили раз в неделю, каждый день слали письма, и по дому Август не скучал.

За неделю до конца смены был родительский день. Август сказал Джону и Рут, что приезжать не обязательно, однако им, понятное дело, приехать хотелось, и упираться Август не стал.

В лагере он кое-что примерял: топик подруги, рукавчики с оборками. Ожерелье. Все красили друг другу ногти, даже самые красивые парни, которые играли в баскетбол, одна команда в рубашках, другая без, им было уютно в своих телах – смотрите, кому интересно.

Каждый вечер, лежа на койке, Август задавал в пространство вопросы:

В чем разница между твоим телом и твоим мозгом? Ни в чем? Во всем?

В чем разница между тем, кто ты есть, и за кого себя выдаешь?

В чем разница между ложью и тайной?

В чем разница между страхом и стыдом?

В чем разница между тем, что у тебя внутри и снаружи?

В чем разница между метеором и метеоритом? Метеорит ударяет землю. Вступает с ней в контакт. А как назвать метеор, который сам выбирает, когда ударять и ударять ли вообще?

Август был такой не один.

В лагере очень любили игру «Смотреть за облаками» – ты просто лежишь на склоне большого холма и пялишься в небо. Иногда облаков много, иногда нет вообще, но это не важно. Кто-то из вожатых рядом читает книгу или просто лежит с закрытыми глазами, а все дети вокруг, будто цветочные лепестки. Одна вожатая предлагала смотреть за облаками чаще других – высокая, худенькая, веснушчатая, каштановые кудряшки торчат во все стороны. Ее звали Сара, и кое-кто из палаты Августа утверждал, что раньше у нее было другое имя. Мужское. Мертвое, как говорили ребята, отдыхавшие в лагере не первое лето, и в голову лезли истории с привидениями. Так говорила и сама Сара, и все ее любили, и мертвым именем ее никто не называл, никогда. Август всегда ходил смотреть на облака с Сарой, старался устроиться ближе к ней, так, что их головы почти соприкасались. Кто-то из ребят Августа легонько поддразнивал (да, в лагере все-таки дразнили, но по-доброму), мол, он на нее запал, в каком-то смысле так оно и было, только не в том, какой они имели в виду.

В день приезда родителей все чуть нервничали, ходили слегка на взводе. Дети знали – это лето их изменило. Как и любое лето. Именно поэтому в сентябре дети возвращаются в школу другими. Ребенок – существо постоянно меняющееся, даже если он и не хочет. А уж если хочет – тем более.

Август долго думал, в чем встретить родителей, и наконец сделал выбор: махнуться с Эмили. Теннисный свитер Джона с логотипом клэпхэмской школы он обменял на длинное платье в сине-белую полоску с короткими рукавами. В нем Август стал выше и стройнее, эдакий танцор на палубе из фильма сороковых годов. Так сказали все ребята, и когда он прошелся по их палате, как по подиуму, все заулюлюкали. В родительский день Робин вырядился в платье. Родителей все встречали на главной лагерной лужайке. По одному дети подскакивали и неслись по траве в объятья мам и пап. Прыгали даже те, кто уверял, что ни секунды не скучает по дому. Чувства, обычно скрытые от глаз, имелись у каждого, и Августу это нравилось.

Август увидел родителей – держась за руки, они вышли из-за угла. Стайки детей летали во всех возможных направлениях, Рут дергала головой из стороны в сторону – искала его. Джон козырьком приложил руку ко лбу, закрываясь от солнца. До них тридцать шагов, двадцать, десять. Август шел им навстречу, Рут ойкнула и, раскинув руки, кинулась к нему. Август был почти с нее ростом, но разве в этом дело? Для мамы он всегда останется ребенком. Длинное платье слегка его ограничивало. Август оказался в маминых объятьях, сверху на них накинулся папа, они сплелись в счастливый комок. Август держался уверенно. Пока они обнимаются, вопросов не будет – только любовь.

После обеда – свободное время, если хочешь, родители могут забрать тебя за территорию и погулять, а потом – лагерная самодеятельность. Считалось, что когда родителям придет время уезжать, все так выдохнутся, что на грусть сил уже не останется.

Август, держа Рут за руку, провел ее по палате, показал, где они спят, показал укромное местечко в стене, где он держал ее письма. Она забралась с Августом наверх, пока Джон ходил в туалет («пахнет так, будто все эти двенадцать пацанов писают на пол!»), и они стали шептаться.

– Отличное платье, – похвалила мама и потрогала ткань на колене Августа.