Владимир Гурвич - В долине смертной тени [Эпидемия]

— А как иначе, — пожал плечами Ростик. — Жаль, что я нахожусь тут, а не с ними.

— Ты обещал и мне, и маме, — напомнил Азаров.

— Я не забыл об этом, поэтому здесь и сижу.

Несколько секунд Азаров молчал, он раздумывал, стоит ли сообщать сыну о предстоящем выходе расследования. Впрочем, какая разница, завтра все равно узнает.

— У меня важная новость, завтра в Интернете появится фильм о премьер-министре.

— Тот самый? — мгновенно оживился Ростик.

— Да, — подтвердил Азаров.

— Представляю, какой кипишь начнется. — В голосе Ростика послушался восторг. Он вдруг внимательно взглянул на отца. — Ты как будто не рад?

— Не знаю, Ростик. Не уверен, что именно сейчас нужно обнародовать этот сюжет.

— Но ты же сам говорил, что это давно было необходимо сделать.

— Я и сейчас так считаю. Но резко изменилась ситуацию. Сейчас нельзя раскачивать лодку, она и без того едва держится на волнах. Нужно думать об ее спасении, иначе мы все пойдем ко дну.

— Папа, о чем ты говоришь! — От возмущения Ростик даже вскочил с кровати. — Сейчас самое подходящее время, все против правительства. Если мы теперь его не сковырнем, то неизвестно, когда наступит новый такой момент. Нужно действовать немедленно.

Азаров понял, что окончательно приперт к стене. Все против него, включая сына. По сути дела, ему не дают возможность выбора. Под влиянием этой страшной пандемии многие терять чувство реальности. Им кажется, что победа близка, нужно только сделать последние усилия ради нее. А на самом деле, близок всеобщий крах. И что тогда будет?

— Ростик, как ты и твои друзья не понимают, что в сложившейся ситуации нужно действовать крайне осторожно. Иначе не соберем потом даже осколки. Разрушить бывает легко, а что потом.

— Хуже, чем сейчас, не будет, — уверенно произнес Ростик.

Азаров, не соглашаясь, покачал головой.

— Это сейчас так кажется. А вот когда будет хуже, тогда мы поймем, что натворили. Так, может, лучше не творить?

— Не думал, отец, что ты такой пугливый, — вдруг презрительно проговорил Ростик. — Я всегда гордился тобой, а ты оказывается, всего боишься.

— Да, боюсь, потому что люди не понимают последствий своих действий. Тобой владеет одна мысль — любым путем разрушить этот режим. Но разрушить его недостаточно, мы даже отдаленно не представляем, что придет ему на смену.

— А разве ты сам не раз говорил, что любые способы хороши, чтобы этот мерзкий режим пал?

— Но тогда была другая ситуация! — воскликнул Азаров. — Тогда ежедневно не умирало по несколько сот людей от вируса. А если начнется хаос, умирать будет намного больше.

— Ну и что, — бесстрастно пожал плечами Ростик. — Все когда-то умрут. Так уж пусть умрут с пользой.

— И тебе их не жалко? — Азарову от слов сына даже стало жарко.

— Я не думаю об этом. Бескровных переворотов не бывает.

— А если погибнешь ты или кто-то из твоих друзей?

— Я думал об этом, — глухо произнес Ростик. — Ничего в этом нет особенного. Если кто-то должен умереть, то почему не я? Ты можешь объяснить?

— Я не хочу, чтобы кто-то погиб.

— Боюсь, тогда ничего не получится, — презрительно усмехнулся Ростик. — В этом случае все останется, как и было.

— Значит, ты готов пожертвовать собой? — пристально посмотрел на сына Азаров.

— Если понадобится. Разве не ты мне однажды сказал, что перед смертью все равны. И исключений не бывает. Так что, папа, будь последователен.

— Это труднее всего, — пробормотал Азаров. — Самое ужасное, что никогда невозможно предугадать последствия своих поступков.

— Значит, не надо это делать. Так что размещай свое расследование. А мы поможем сделать так, чтобы оно не оказалось бы напрасным.

— И как?

— Это уже наше дело.

— А если мама узнает?

— Но ты же ей не скажешь.

— Не скажу, — пообещал Азаров. Никогда у него на душе еще не было так тяжело; даже когда он впервые оказался за решеткой, и то у него не было такого мрачного состояния духа. Но уже ничего не изменишь, часы событий начали неумолимо набирать свой ход.

Перед сном Соланж вышла из своей кельи, как прозвала она свою комнатушку, на свежий воздух. Он, в самом деле, был свежий, оживленная трасса пролегала на достаточно большом удалении, а потому дышалось легко и свободно.

Соланж немного прошлась вдоль дома, затем остановилась и стала смотреть в небо. Оно было разукрашено гирляндами звезд, которые ярко сияли с высоты, заливая землю своим далеким и холодным светом. Некоторое время француженка смотрела на небосвод и пыталась вспомнить, как выглядел он в ее родном городе. Девочкой она часть любовалась им, почему-то это доставляло ей большое и неизъяснимое удовольствие. Этот безграничный простор неудержимо манил ее к себе. Нет, она вовсе не мечтала стать космонавтом; тут было нечто иное, что она осознала не сразу. Небеса навевали на нее свои ассоциации, манили в другую жизнь, совсем не похожую на ту, что она ежедневно и ежечасно видела вокруг себя. В ней еще не пробудилось по-настоящему стремление стать артисткой — это будет чуть позже, пока же ей лишь хотелось заглянуть хотя бы одним глазком в другой мир, который начинался где-то там, за околицей, а завершался неизвестно где, но очень далеко. И Соланж подсознательно чувствовала, что однажды она начнет свое большое путешествие.

И вот оно привело ее в Россию — в страну, о которой до недавнего времени она знала не так уж и много, и которой особенно не интересовалась. Даже тогда, когда ее любовником, а скорее гражданским мужем стал Святослав. Она долго не ассоциировала его с Россией, он был просто одним из ее многонационального окружения. В нем были представители разных наций, теперь появился и русский. И ничего особенного в этом она не видела. Тем более, что абсолютно ничего не изменилось; этот человек практически ничем не отличается от других ее знакомых и друзей. Так, о чем тогда говорить.

Это там он не отличается, а здесь, в России, еще как отличается. Это она поняла совсем недавно. У себя на родине он предстал перед ней совсем другой личностью. И Соланж вдруг почувствовала, как между ними стремительно нарастает отторжение. Это было так странно, неожиданно и не понятно, что поначалу она в это даже не поверила. Этого просто не может быть, потому что не может быть никогда. Но с каждой минутой она убеждалась, что это есть.

Но самое удивительное заключалось в том, что причина этого отчуждение стала Россия, их разное к ней отношение. Все происходило ровно наоборот, Святослав все сильней отдалялся от своей отчизны, а она к ней приближалась. Для нее самой это стало большой неожиданностью, но она вдруг ощутила сильный интерес к стране, в которой находилась. В какой-то степени она стала воспринимать ее проблемы, как свои, они вызывали отклик в ее душе.