Владимир Мазурин - Дурные деньги

Сложно, ах как все сложно в жизни!

Она опять подошла к окну и стала смотреть на разбитую тракторами и машинами, раскисшую от дождей дорогу, по которой Колька ушел от нее в свою деревню. Завтра он снова придет, чтобы получить от нее ответ. Завтра… Как это скоро — завтра.

Неподвижно стоя перед окном, Ниночка задумалась. Но ненадолго. Тряхнув головой, она сбросила с себя задумчивость и села на диван. Хорошо, пусть будет так. Она даст завтра Кольке свое согласие, но сразу же выскажет и условия. Никаких деревень, никаких тракторов! Пусть после свадьбы едет в город и зарабатывает квартиру — за здорово живешь там их не дают. Она приедет к нему, как только сможет. Ниночка погрустнела от мысли, что будет это не скоро. Но ничего. Главное, мать поправляется и ребенка есть на кого оставить. Она же вернется в город и пройдется по его улицам королевой. Да, да, королевой, а не бедной родственницей, И пусть ее увидят все — и Люська Цаплина, и Витька. С ним она даже не поздоровается, не заметит его, не увидит. А Витька пусть глазами хлопает вслед ей. Говорят, женщины после родов хорошеют. Колька же, если его приодеть, рядом с Витькой не потеряется, нет. Плечи у него вон какие и ноги длинные. Вино не пьет, работник — на редкость. Они и машину себе купят, родители наверняка помогут. Сами даже предложат, чтобы почаще к ним приезжали…

Радио на кухне запело голосом Аллы Пугачевой. Подпевая, Ниночка встала с дивана и осторожно, чтобы не грудить половики, сделала несколько танцевальных движений. Вот так вот. Пусть все ей завидуют!

1980

Подумать только, колхозники разучились вставать спозаранку. Спозаранку — это когда чуть свет, а тебя уже бригадир поднимает: пора запрягать. Если, бывало, выезжали возить навоз в половине шестого, бригадир изматерится матерившись. Да еще пригрозит оштрафовать, если в следующий раз кто-нибудь проволынит с выездом. Молчали, слушая его ругань: во-первых, виноваты, чего уж там говорить, просидели у конного двора, прокурили лишние полчаса; во-вторых, свой он парень, бригадир, и тоже, как и ты, за трудодни тратит себя — мычется по деревне, по полям да по лугам с темна до темна, чтобы поспеть везде, углядеть за всем, и председатель у него над душой к тому же. Теперь бригадиры по деревне не мычутся, не матерятся. Аккуратно, скромненько пройдут вдоль улицы, вежливо поздороваются. «Здравствуйте», — скажут, а по имени-отчеству не назовут, потому что не знают его, имени-отчества. Присылать их стали со стороны, бригадиров-то, молоденьких, с дипломами. А что толку от этих дипломов? Земля, она и есть земля, ей подход нужен, а не диплом. Скажешь такому: мол, тебя на Кривых полосках люди ждут, а он девчоночьими ресницами захлопает и глядит на тебя, как на Христа-спасителя, потому что слыхом не слыхивал про эти самые Кривые полоски. Начнешь объяснять, как пройти туда, а он поскучнеет глазами и только для вида головой кивает — и злость тебя берет, и жалость. Жалость пересилит — проводишь его за деревню, покажешь, куда идти, а ежели злость — так плюнешь и уйдешь. Недолго такие бригадиры держатся: год, от силы два, а потом исчезают куда-то. Словно роса утренняя, испарятся — и ни следочка по себе, ни зарубинки в памяти. Только ресницы эти, беспомощно мигающие. Ну, а уж ежели очередной бригадир с дипломом испарился, идут на поклон к Ваське Тихомирову. Так, мол, и так, прими бригаду, больше некому. Но вот на днях Ваську в больницу положили, под нож — язву желудка себе заработал. В силе еще мужик, пятьдесят всего, а вот оплошал, теперь, без желудка, какой он жилец. Лишь бы до пенсии дотащиться, а там и умирать скоро. Эх, жись, жись!..

Федор Курунов глянул бегло, без сожаления на докуренную сигарету и кинул ее в траву, в росу, чтоб наверняка загасла. А уж коли сигарету кинул, надо идти дело делать. Солнце утвердилось на небе, но жару еще не набрало, светило неярко сквозь утреннюю дымку. После того как время на час вперед передвинули, Федор никак не мог привыкнуть к новому положению солнца на небе. Вот сейчас половина шестого, а оно еще из потанинской черемухи не выпуталось, хотя по времени ему положено вон где быть, наравне с прогоновскими липами — это уж многолетней практикой проверено. А вечером так совсем чудно́: время к десяти, а оно еще не зашло, плавает над слоистыми туманами, над далеким Лисеевым бором.

Работа у Федора сейчас мало сказать что хорошая. Она у него единственная на весь колхоз «Восход». Когда пять лет назад в их бригаде на осушенных мелиораторами лугах смонтировали поливную установку «Волжанка», Федора сделали поливальщиком. Конечно, она сезонная, эта работа, да и сезон на сезон не приходится. В прошлом году, к примеру, все лето лило без конца, так «Волжанка» почтенная только тоску зеленую нагоняла. Глянет, проходя мимо, Федор на большие, выше человеческого роста, колеса, на серебристые нержавеющие трубы, протянувшиеся во всю ширину луга, и плюнет в сердцах себе под ноги, на хлюпающую влагой почву. Сено в то лето сушили под навесами с помощью вентиляторов, которые обдували привезенную с луга мокрую траву горячим воздухом. Ждали обильного урожая грибов, но и грибницы, видать, повымокли, потому что грибов было мало — уродились только лисички, желтые, как цветы одуванчика, и волглые от чрезмерных дождей. Нынче же начало лета выдалось совсем другим. Еще в конце мая установилась жара, и вот уже третью неделю иссушала она землю. Правда, перепало два-три дождя, но жара не ослабевала, и «агрегаты» Федора работали ежедневно «на всю железку».

Каждое утро Федора начиналось с того, что он обходил не спеша кирпичные насосные будки, поставленные за деревней вдоль низинного ольхового леска, и «врубал» насосы, которые по трубам гнали глубинную подземную воду, ледяную и прозрачную, в пруд, вырытый мелиораторами на краю осушенного ими луга.

Нравилась Федору его сезонная работа, обстоятельная, неспешная, и неспешность эту он всячески подчеркивал и утренней сигаретой перед ее началом, и тем, как обходил он свои каменные будки, чтобы запустить насосы. Начинал он обход не с дальней от пруда и от его дома, а с ближней будки, что, казалось бы, не отвечало здравому смыслу. Другой рассудил бы иначе и наверняка деревней, улицей, а затем Петрухиным прогоном, сокращая путь, прошел бы сначала к дальней будке, затем — к средней и к ближней от пруда, чтобы не делать два конца: от ближней будки — к дальней, а потом, вхолостую, от дальней — к пруду. Ан нет! Он, Федор Курунов, похитрее, судите о том сами. Что от него требуется в первую очередь? Поскорее запустить насосы, чтобы в пруд, до того как он включит свою «Волжанку», успела набраться вода. «Поскорее…» Это что же, бегом ему бежать к своим насосам? Дудки! Эту свою неспешность он ни на какие деньги не променяет. И вот что получается. Если он, не торопясь, пройдет сначала к ближнему насосу и запустит его, вода в пруд начнет поступать быстрее, чем если бы он бегом побежал к дальнему. Конечно, во втором случае путь для себя он сократил бы. Только зачем ему нужно его сокращать? Вот он запустил сначала один, потом второй, затем третий насос — без суеты, без спешки. Вода в пруд льется вовсю. И пусть себе льется, все равно ей нужно время, чтобы налиться. И вот тут-то, на обратном пути к пруду, основному месту своей работы, он и может себя показать. Идет он очень медленно — вода-то льется. Нужно ему остановиться, чтобы закурить, он остановится и закурит. Попадется ему обломок кирпича на дороге, он, не торопясь, — вода-то льется! — наклонится, поднимет сто, отнесет в сторону и бросит в яму какую-нибудь, в канаву — мало ли что, другой раз невзначай наступишь, ногу себе подвернешь. Особой статьей шла у него борьба с колючей проволокой. В свое время, когда мелиораторы установили насосы и возвели над ними каменные будки, они, непонятно зачем, огородили их этой самой «деручей» проволокой. Однако бетонные столбики, к которым она была прикреплена, торфяная почва не держала. Они покосились в разные стороны, проволока ослабла, полегла на землю. К тому же рядом с кирпичными будками издавна проходила дорога. Мелиораторы перегородили ее своей проволокой. А зачем? Не торить же из-за «колючки» этой новую дорогу! Поступили так, как того и следовало ожидать: разорвали проволоку над дорогой, а концы отбросили в стороны. Вот и путалась она под ногами. В траве не всегда и заметишь ее. А поскольку травы здесь, на черноземе, вырастали буйные и их всегда выкашивали, «колючка» представляла серьезную опасность для кос. Вот Федор и боролся с ней для общего блага. А как боролся? Возьмет он какой-нибудь конец, осторожно смотает его и повесит на столбик. В следующий раз он прихватит с собой кусачки, перекусит ими смотанную «колючку» и снесет в будку. А куда же еще ее девать? Пусть лежит в будке, может, когда и сгодится. Так вот потихоньку, постепенно он рассчитывал убрать всю проволоку, а затем — по одному — и столбики бетонные выдернуть из земли, предварительно раскачав их. Сразу, одним днем или неделей, сделать все это нельзя: еще и злоумышленником — найдутся и такие! — сочтут, а мало-помалу, постепенно — можно, потому что, во-первых, люди увидят, что он делает доброе дело, сматывая затаившуюся в траве проволоку, а во-вторых, у всех создастся впечатление, что она как бы сама собой исчезает.