Владимир Мазурин - Дурные деньги

Где-то в девять, возле девяти на дороге, ведущей от деревни в луга за речкой Марьей, где идет сенокос, появляются студенты. Для Федора это целый спектакль. Во-первых, к а к о н и и д у т? Так же вот, как иной раз в телевизоре: чаще, конечно, там все нормально двигаются, но иногда на станции ровно что-то переключат, и люди начинают двигаться замедленно, как во сне или под водой. Федор сам спешки не любит, но ведь не торопиться-то с умом надо. Если, к примеру, он по утрам не торопится, так встает-то он когда?.. Дальше. Во-вторых, стало быть. К а к о н и о д е т ы? Парни еще ничего, стащат с себя рубашки, но портки-то хоть на месте. Девки же в этом… Считай, в чем мать родила. Самую малость прикроются, как ладошкой, и хоть бы хны им. А что у парней на уме при виде их? Работа, что ли? Конечно же, не работа… А к а к о н и р а б о т а ю т? Девки держат грабли перед собой двумя руками, как будто их отнимает кто-то, и пятятся с ними, тянут их за собой. Парни с вилами между ними похаживают, на них, понятное дело, поглядывают. Подцепят пластик сена и в кучу его несут. Надсада одна видеть такую работу. Однажды, проходя мимо, Федор не выдержал. Сначала выматерился, душу опростал, а потом у одной, голозадой, выхватил грабли и показал, как грести надо. Куда там! Ресничками похлопали, как бабочки крылышками, и опять за свое…

Иногда Федор думал о студентах без раздражения — у него у самого дочка в техникуме учится на метеоролога, погоду будет предсказывать. Так вот, ежели думать спокойно, сами-то они ни в чем не виноваты. Живут без забот и хлопот на всем готовеньком. Родители обувают их и одевают, государство стипендию платит — на карманные расходы. Да им это сено нужно, как прошлогодний снег! Будут потом вспоминать, как загорали в деревне, как танцульки у себя по вечерам устраивали. Живут они в школе отъединенно, с местными жителями общаются только в магазине, в очереди, называют их туземцами, а то еще мудрено как-то… амбаригенами. На амбары намекают, видимо, хотя в деревне их давно уж нет.

Ну, да шут с ними, со студентами! Дети, они и есть дети. Какой с них спрос?.. Федор бросил под ноги очередную сигарету, тщательно раздавил, растер ее подошвой и тут увидел председательский «газик», подпрыгивающий на ухабах совсем уже рядом, по ту сторону пруда. Напряженное гудение дизеля, конечно же, покрыло шум подъезжающей машины, и Федор увидел ее только потому, что случайно оглянулся. Председатель иногда наезжал к нему и, удостоверившись, что все идет нормально, уезжал, постояв для приличия рядом минуту-другую. Разговаривать при работающем дизеле было трудно, голос, того и гляди, надорвешь, поэтому председатель даже «до свидания» не говорил. Кивнет головой Федору — и в машину.

На сей раз он приехал не один. С ним был высокий чернявый мужчина, незнакомый, одетый прилично — белая рубашечка и брюки, отглаженные как на праздник. Ботинки уже запылились, но сквозь пыль проступал недавний щеточный глянец.

— Вот, — прокричал, приблизившись к Федору, председатель, — корреспондента к тебе привез. Из областной газеты. Написать про тебя хочет.

Федор еще раз глянул на чистенького, наглаженного и причесанного корреспондента и прокричал в ответ:

— А чего про меня писать-то?

— Как чего? Ты сейчас на самом ответственном участке. На передовой, можно сказать.

Федор промолчал, не хотелось ему возражать, спорить — голос можно сорвать.

Дизель таранил утреннюю тишину, отбрасывал ее далеко куда-то, за самый, казалось, горизонт, студенты на лугу за речкой Марьей не спеша похаживали с вилами и граблями в руках. Все трое какое-то время молчали, потом председатель — мужчина представительный, видный собой, в колхоз его из района прислали — прокричал в ухо Федору:

— Ну, я поеду! А ты ему, — председатель кивнул в сторону корреспондента, — расскажешь, что и как.

Думая о своем, Федор ничего не ответил, и получилось, что он вроде бы согласился, хотя говорить с корреспондентом у него не было никакой охоты. Но раз надо, значит надо. И он повернулся к представителю областной газеты, который растерянно оглядывался вокруг, и растерянность его смягчила Федора. Чтобы разговаривать нормально, нужно было отойти от работающего дизеля, иначе через десять минут охрипнешь или сорвешь голос. Федор указал в сторону продолговатого деревянного строения метрах в двухстах от пруда — это был сарай для хранения сена.

— Отойдем туда вон. На бревнышках посидим.

«Бревнышки» эти были завезены для ремонта сарая, но вовремя ремонт не сделали, а теперь было уже поздно заниматься им.

Они уселись на некотором расстоянии друг от друга, корреспондент достал из кармана блокнот и карандаш.

— Сначала мы на вас объективочку заполним…

Федор не понял, пришлось корреспонденту разъяснить, что объективка — вещь вполне безобидная: фамилия, имя и отчество, год и место рождения, то есть самые общие биографические сведения. Спрашивая, корреспондент словно бы чего-то стеснялся, держался не то чтобы робко, а как-то извинительно, неуверенно. Глаза его как будто боялись встречаться со взглядом собеседника, была в них некая напуганность, которую Федор истолковал по-своему: «Начальства, чай, много, и каждый небось свое требует». В нем даже сочувствие колыхнулось, и тон он взял терпеливый, спокойный — все-таки издалека человек приехал, уважение ему, Федору, оказал.

— А теперь расскажите, как вы свой рабочий день строите, — попросил корреспондент.

— Как строю? — переспросил Федор. — Обыкновенно — как же еще? Встаю в пять. Пока соберешься, позавтракаешь, то да се… Потом обхожу будки — вон они стоят возле леска — включаю насосы. Они воду в пруд из-под земли качают. Много ее, воды, надобно, установка-то целый день почти без перерыва действует. Ну, а я чего? Да ничего! Дизель запущу и посиживаю. Вода-то льется! Когда время приспеет, поливные трубы передвигаю, на них моторы установлены для этого. Передвинешь — и снова посиживаешь. Скамейку у меня видел, чай…

Федор достал из кармана пачку «Примы» и закурил, опасливо подставляя под сигарету ладонь: не дай бог искорку хотя бы заронить — сено рядом.

— Не куришь? — спросил корреспондента.

— Нет, спасибо.

— Я бы с вашей работой, — посочувствовал Федор, — не утерпел. Умственная больно. Я и то вон, когда о чем-нибудь задумаешься, без сигареты не могу.

— Бросил я, — смущенно, словно оправдываясь, пояснил корреспондент. — Врачи запретили.

— Вона что! Работа, чай, нервная?

— Нервная, очень даже нервная, — обрадовался сочувствию корреспондент.

— И отойти небось никуда нельзя. Стаканчик, другой пропустить для успокоения нервной системы…

— Мне никак нельзя, — вздохнул корреспондент. — Слабоват я на спиртное. С одного глотка голова у меня кружится.