Владимир Мазурин - Дурные деньги

Приусадебные участки у всех уже были скошены, сено убрано, и Федор двинулся к Евлане прямиком, на ходу размахивая руками и заранее настраиваясь на то, что скажет сейчас своему навстрешнику. Дома их стоят окна в окна на противоположных сторонах улицы, и Федор видит, как Евланя целыми днями занимается личным хозяйством. В колхозе он нашел себе теплое местечко, на котором можно получать деньги, не работая. Правда, деньги по нынешним временам невелики — рублей восемьдесят, но им вдвоем с женой много ли надо? Зато на дворе у них корова, овцы, куры, каждый год выкармливают теленка, к тому же и огород еще, картофельный участок… На книжке у них тыщи небось, и немалые.

Накопившуюся в душе обличительную речь Федор начал произносить еще на подходе:

— А, ядрена мать, не всю еще воду вылил? Тебе, конечно, хорошо — вон какую картошку вырастил! Себе-то… Под себя все гребешь. Я тебя давно раскусил. Вижу, чем ты целыми днями занимаешься, вижу…

Евланя обернулся к Федору, равнодушно взглянул на него и, не долго думая, послал туда, где тот еще и не помнил себя.

— Не нравится? Знамо дело, не нравится! Я правду прямо в глаза тебе скажу. Знаешь ты кто? Кулак! Самый настоящий кулак, ксплуататор… Я целыми днями в колхозе работаю, а он тут вокруг своего участка похаживает, воду льет дармовую, и хоть бы хны ему…

— Я вон сейчас возьму жердину да жердиной тебя по загривку! Чтобы знал, как с другими разговаривать.

— Это ты? Меня? По загривку?! — задохнулся от возмущения Федор. — Да я тебя… в пруд вон свой окуну. И голову буду держать, пока дергаться не перестанешь!

Евланя Мухин матерно выругался, обогнул картофельный участок и поднял шланг, из которого била струя воды.

— А ну, уматывай отсюда! И запомни: лил воду и буду лить! Спрашивать тебя не стану.

— Ладно!

Федора — видимо, от возмущения — повело в сторону, потом в другую. Не сразу он утвердил себя на месте и только собрался продолжить обличительную речь, как увидел возле себя жену, которая взялась невесть откуда.

— Поглядите на него, нализался, успел! Не смешил бы уж добрых-то людей!

— А ты мне не указ! — возвысил на нее голос Федор. — Сиди дома и не мешай мне!

— Да, конечно! А ты будешь тут куролесить, добрых людей страмить?

— Пошла вон! Что хочу, то и делаю!..

Надо было уходить. Уж если жена появилась, надо уходить. Домой он, конечно, не пойдет. На кой он ему сдался, дом! И жена вместе с ним.

— Прочь с дороги! Федор Курунов гулять идет!

Зачем ему дом? Зачем жена? У него есть будка, а в будке — водка. Много водки, хоть залейся.

Ноги понесли его в улицу, жена шла следом, чуть сзади. Зачем она ходит за ним по пятам? Он сам себе хозяин, и никто не заставит его идти домой, пока он сам не захочет. Он будет гулять, припевать под гармошку. И никто не посмеет встать ему поперек!

На улице почему-то народу не было. Значит, еще рано. Гулянье будет потом, к вечеру. А пока надо, чтобы жена отстала от него.

— Знаешь чего? Я тебе добром советую: не ходи за мной по пятам. Я сам знаю, чего мне делать. Понятно?

— Ну, колобродь, колобродь! Самому потом будет стыдно.

— Мне — стыдно? Да я хоть кого…

Это кто там идет по улице? Уж не Сашка ли Ромодин? Конечно, Сашка! Сейчас Федор скажет ему, чтобы зря не мытарил душу, а выносил бы гармонь, и они вдвоем начнут гулянку. Кому-то надо же начинать. А то все так и будут сидеть по домам.

— Эй, погоди!

Сашка задержал шаг, остановился, поджидая Федора. «Только ноги, как на гре-ех, не идут обратно-о-о…» Помогая себе руками, Федор завел было песню, но слова улетучились из головы, и, кроме «ног», он ничего не смог припомнить. А жаль, хороша песня! Бывало, он выводил ее от начала до конца и ни разу не сбивался.

— Слушай-ка, что я тебе скажу. Выноси гармонь. Ты сыграешь, я припою.

— Какую гармонь? Ты чего, Федор? У меня уж ее моль, наверно, съела.

— Врешь, чай. Так и скажи: жалко тебе.

— Серьезно. Я уж позабыл, где лежит-то она.

— Брось мне заливать! «Забыл…» Скупердяй ты стал — вот чего я тебе скажу. Все вы жмоты, все!

— Ну, ты полегче, а то…

— А то что?

Ушел. Даже не захотел разговаривать. И черт с ним! Он и один будет гулять, если все такие жмоты.

Нет, плохо без гармошки, никак не вытягивается. Тут сначала проигрыш должен быть, а уж потом и петь надо. Без проигрыша не получится.

Эту песню и без гармошки можно. Только надо, чтобы ее подтянули. Хором ее надо, чтобы мужские голоса понизу бархат выстилали, а женские — вверху струной звенели. Подпеть, однако, было некому. Вымерла деревня, что ли?

Из прогона вывернулся, направляясь к своему дому, скотник Гришуня Буданов.

— Эй, погоди!

У Гришуни гармошки нет, играть он не умеет. Тогда пусть подпоет.

Ишь как масленые глазки сразу забегали! Наверно, думает, что угостят его. Однако Федор за здорово живешь не угощает. Пусть сначала подпоет.

— Подпевай! Чего не подпеваешь?

— Я, Федор, горлом что-то ослаб.

Подлизывается. Подход ищет, чтобы к дармовой выпивке подмазаться. Хрен ему с луком!

— Подпевай!

А глаза-то так и тают, так и тают. Нет, сначала пусть подпоет. Сначала денежки, потом обедня!

Опять откуда-то появилась жена.

— Федор, последний раз тебе говорю: иди домой. Не баламуть добрых людей!

А пошла ты к такой матери! Прицепилась, как репей к собачьему хвосту, шагу не дает ступить. Сегодня праздник, а в праздник он хочет быть сам по себе. Какой праздник? Как какой? Этот… Петров день. Чего? В их деревне его никогда не отмечали? А теперь будут отмечать! Потому что ему, Федору Курунову, так нужно. Да ежели он захочет, он всю деревню напоит!

— Что, думаешь, ему выпить не хочется?

Гришуня подобострастно хихикнул.

— Еще как хочется! Да он за бутылку водки мать родную продаст!

— Ну, ну, нельзя ли полегче на поворотах…

— Чего полегче? Что, я не знаю тебя, что ли?

Жена в сердцах плюнула, повернулась и ушла. Ну и пусть себе катится на все четыре стороны!

— Гришка, хочешь выпить? Вижу — хочешь. Тогда вой по-собачьи! Не будешь? Будешь. Еще как будешь! На брюхе приползешь ко мне. Водки-то в магазине — шиш. А у меня есть! А ты за водку…

Он не договорил, потому что заметил невдалеке дряхлую старушку — Евникею Круглову. Согнувшись пополам и опираясь на подог, она чуть ли не по земле волокла за собой сумку с хлебом — возвращалась домой из магазина.

— Во народ! — до глубины души возмутился Федор. — Старуха еле-еле ходит, и никто не поможет ей… Тетя Евникея! Погодь! Давай я тебе сумку донесу!