Эмма Донохью - Притяжение звезд

Я не отреагировала, поэтому, глядя на мое непонимающее лицо, она перевела:

– Учись даже у врагов. Я не удивлюсь, если выяснится, что причиной этого гриппа стали миазмы гниения, распространяемые над полями сражений…

Я последовала за ней в прозекторскую, в центре которой стоял сияющий, как алтарь в храме, стол: белый фаянс со сливным отверстием в середине, к которому сбегали глубокие желобки, похожие на прожилки листа. Я сложила свои вещи на стул, а доктор Линн подкатила к столу одну из тележек и сняла простыню.

Айта Нунен, чья кожа за несколько часов стала серой. Ее пальцы казались неуместно яркими от тринитротолуола, которым она начиняла снаряды на заводе. Под ночной рубашкой куполом торчал живот.

– Там ребенок, – шепнула она мне на ухо.

Что же я расслышала в ее голосе: гордость, ужас, конфуз?

Если бы все шло нормально, она бы избавилась от бремени приблизительно в январе, а потом спустя несколько недель младенца понесли бы в церковь получить благословение и крещение святой водой. Но сейчас посещение церкви с новорожденным младенцем показалось мне странной традицией, словно деторождение оставляло на женщине пятно, которое требовалось смыть, как грех. Избавила ли смерть Айту Нунен от необходимости совершить в церкви обряд очищения молитвой?

Доктор Линн положила на фаянсовый стол резиновый брусок.

– Это облегчит доступ к брюшной полости. Мы сможем справиться сами или мне позвать санитара?

Она взялась за дальние углы простыни, на которой лежало тело.

Я как-то по-детски испугалась остаться здесь, в тускло освещенном зале со сводчатым потолком, в одиночестве и ждать возвращения доктора с подмогой. И сказала:

– Ничего, справимся.

Я схватилась за другие два угла простыни и собралась с духом. Небольшая женщина оказалась тяжелее, чем я ожидала. У меня свело мышцы спины, и я ее немного выгнула, чтобы расслабиться. Мы вдвоем перетащили Айту Нунен на фаянсовый стол и повернули сначала на правый бок, потом на левый, чтобы вытянуть из-под нее коричневатую простыню, и поместили резиновый брусок вдоль позвоночника.

Из носа у нее текла розоватая струйка. Я вытерла ее.

А врач уже подкатила к столу хирургическую лампу. Она направила луч света на тело и максимально увеличила яркость.

Я принялась было развязывать тесемки ночной рубашки; но, задрав ее повыше, снова затянула. Мне было стыдно оголять Айту Нунен, даже когда ее никто не видел.

Встав напротив доктора Линн, я приготовила перьевую ручку и лист бумаги.

– Livor mortis, – тихо заговорила она. – Посмертная синюшность кожи.

Она приложила кончик пальца к посиневшей руке Айты Нунен, и там тут же возникло белое пятно.

– Спустя двенадцать часов после смерти, – пояснила она, – кожа останется синей, даже если ее помять.

– Тело еще не окоченело, – добавила я.

– Это потому, что здесь холодно!

– Правда?

– Может показаться парадоксом, но rigor mortis [22] Трупное окоченение (лат.). вызывают метаболические процессы разложения, в то время как низкие температуры тормозят процесс разложения трупа и продлевают мягкость его тканей.

На плечах, руках, спине, ягодицах и икрах у Айты Нунен начали образовываться фиолетовые пятна. А над локтями остались синяки там, где я сжимала ее, пытаясь оживить с помощью массажа. (Нам не всегда удавалось сдерживаться при тщетных попытках восстановить дыхание у пациенток.)

Доктор Линн вздохнула.

– Не человек, а руина. В тридцать три года практически без зубов, а эта опухшая нога, вероятно, постоянно болела.

Я чуть ли не с ужасом смотрела на истерзанный живот Айты Нунен, который за всю ее жизнь вздымался и опадал двенадцать раз.

– А вы знаете, – обратилась ко мне врач, – что мы здесь теряем в полтора раза больше рожениц, чем в Англии?

Я не знала.

– Все потому, что у ирландских матерей слишком много детей, – добавила она, раскладывая на салфетке скальпели. – Я бы хотела, чтобы ваш святой отец не позволял им рожать больше шестерых.

Я едва не расхохоталась, представив себе, как доктор Линн – социалистка-протестантка, суфражистка, республиканская мятежница, в ее мужском воротничке и в строгих очках всезнайки – синего чулка – требует аудиенции с папой Бенедиктом, чтобы изложить ему свою позицию.

Она подняла взгляд, словно хотела удостовериться, что я не оскорбилась.

– Готова, доктор, – заявила я.

– Так, думаю, нам не стоит рисковать и делать трепанацию черепа, потому что ее потом трудно будет скрыть.

Я выдохнула с облегчением: мне как-то пришлось помогать хирургу натягивать на место кожу лица, и мне очень не хотелось вновь участвовать в этой процедуре. Доктор Линн приставила палец к линии волос Айты Нунен.

– Какой ужасный грипп. Я видела его первые признаки: сильная жажда, нервозность, бессонница, разлаженность координации, маниакальность. А потом, чуть позже, частичная или даже полная потеря одного или нескольких чувств… Но, увы, ни один из этих признаков не распознать под микроскопом.

– Несколько недель после того, как я переболела в легкой форме, – осмелилась признаться я, – все цвета казались мне сероватыми.

– Значит, вы легко отделались. Амнезия, афазия, летаргия… Я видела, как у одних переболевших инфлюэнцей развился тремор конечностей, а другие, напротив, одеревенели и стали как живые статуи. И еще самоубийства, их куда больше, чем пишут в газетах.

– Они кончают с собой в бредовом состоянии? – спросила я.

– Или даже спустя много времени после. Разве не у вас пациентка на прошлой неделе выпрыгнула из окна и разбилась насмерть?

– О… (какая ж я доверчивая!) А нам сказали, будто она случайно поскользнулась и выпала в раскрытое окно.

Доктор Линн приложила скальпель к левому плечу Айты Нунен.

– Сделаю тут разрез, и родственники его даже не заметят. Ну, с Богом.

Я наблюдала, как под дряблыми грудями Айты Нунен глубоким перевернутым клином расступается кожа. Не выступило ни капли крови.

– Никогда не бывает легко, когда проделываешь это со своим пациентом.

Интересно, кого она имела в виду: себя или меня?

– Можно спросить, доктор, а почему вы с вашим интересом к медицинским исследованиям не работаете в какой-нибудь крупной клинике?

Ее тонкие губы иронически изогнулись.

– Ни одна клиника меня бы не взяла.

Она сделала длинный вертикальный надрез от грудины через пупок к паховой области, завершив большой «игрек».

– Несколько лет назад мне предложили должность, – продолжала она, – да только мужчины в белых халатах побоялись перспективы стать коллегами врача в юбке.

Я понимала, что комментирование не моего ума, но не удержалась:

– Они многое потеряли!

Доктор Линн кивнула в знак благодарности. И твердо добавила: