Шубханги Сваруп - Широты тягот

— Внук говорит, у вас поклоняются реке.

— Тут везде духи. Древняя можжевеловая роща старше человеческого века. На каждой горе своя фея. Горные козлы работают на них, как мулы — на нас. Вот почему, убив козла на охоте, мы всегда вырезаем его из дерева — чтобы он продолжал жить дальше. У всего на свете, будь то утес или гора, куст или дерево, облако или небо, есть дух.

— А как называется эта религия?

После недолгих раздумий Апо отвечает:

— Буддисты и мусульмане называют ее религией духов. Когда-то я добрался сюда едва живой, и старейшины меня выходили. Как только мне стало лучше, они попросили, чтобы я ушел. Но я хотел жениться и остаться здесь. И спросил их, почему мне этого нельзя. Они боялись, что Будда, если ему будут поклоняться такие кочевники, как я, растревожит их духов. Вот я и обратился в местную веру. Пожертвовал Буддой ради жены, — усмехается он. — В начале мира, говорил мой тесть, бог дал каждой религии свои правила. Но дракпо, это здешний народ, в тот вечер слишком много выпили и все правила позабыли. Бога это очень расстроило, так что он оставил их с одними только феями и духами.

Он ждет, что она засмеется, но она, похоже, с головой ушла в раздумья.

— Одиноко вам без нее? — спрашивает она.

Глаза Апо наполняются слезами. Его жену убило осколком шального снаряда больше двадцати лет тому назад. Индия с Пакистаном воевали тогда за соседние горы, Каргильские. Апо сбежал от войны, но она его догнала. Он содрогается и вздыхает, но слова не идут из горла. Да и как им выйти? Хотя воспоминания понемногу угасают, ее отсутствие становится только острее.

Устыдившись своей бестактности, она бросается прочь из комнаты. Не понимая, чем объяснить это внезапное бегство, Апо нервничает.

Она возвращается с подносом. Ставит на табурет рядом с ним кувшинчик кахвы, соленые кешью и сушеные абрикосы. Наливает ему чашку.

— Пожалуйста, извините, — говорит она. — Мне надо завершить вечернюю молитву.

— А! Я и забыл, что мусульмане без этого не могут, молятся буквально каждый час, — говорит он, встрепенувшись.

— Всего пять раз, — поправляет она.

Апо пытается представить себе ее, прихлебывая кахву в одиночестве. Она за стеной, согнулась на циновке в три погибели. Глаза закрыты, голова опущена — само смирение. Или обреченность? Никто не ведает. Интересно, как в такие минуты выглядит ее лицо. О чем она молится по пять раз на дню, день за днем?

Возвращается правнук Апо — он хочет поскорей доставить стул вместе с прадедом обратно, чтобы после этого вернуться к друзьям. Апо отправляет его ждать снаружи, как пристало мальчишкам и собакам. Он знает, что скоро все равно придется уйти, но у него не хватает духу. Да и как это сделать, тоже непонятно, тем более когда она садится около него с чашечкой кахвы.

— О чем молятся в нашем возрасте? — спрашивает он.

— О долгой жизни незнакомцев, которых встретили на закате и надеются увидеть вновь на восходе.

— Для нас, дракпо, новый день начинается на закате.

Она улыбается. Время течет в мирном молчании. Она смотрит, как он клюет носом, погружается в забытье и выныривает из него, порой судорожно вздрагивая. Он смотрит на нее окосевшим взглядом, воображая полную луну, вышедшую из затмения. Пытаясь собрать воедино эпопею, распростершуюся из обрывка разговора по тысячелетиям, землям и жизням. Это не первый раз, когда обособленные души почти поневоле стремятся друг к другу, обдумывая свободное падение в бездну. И то, что они сбиваются и путаются, шагая не в лад, тоже бывало не раз.

Наконец он подает голос:

— Простите, что отнял у вас время. Надо говорить правду. На самом деле я пришел кое-что у вас спросить.

Она кивает в знак согласия.

— Как ваше имя?

— Газала Мумтаз Абдул Шейх Бегум.

— Сколько же у вас имен?

— Это мое полное имя, — отвечает она с улыбкой. — Люди перестали спрашивать, как меня зовут, когда я вышла замуж. У жен, матерей и бабушек нет имен. Ведь ваше имя тоже не Апо.

— Да. На нашем языке это означает “дедушка”.

— А какое тогда настоящее?

— После долгого промежутка, длиной в целую жизнь, оно вернулось ко мне на рассвете. Я боялся, что позабыл его навсегда — имя, которое дали мне родители. Мать позвала меня с первыми лучами солнца. “Таши Йеше, — прошептала она мне на ухо, — очнись. Овцы волнуются, возьми их с собой”. Когда я проснулся, то подумал: а как зовут вас?

* * *

Чангтан, снежная пустыня, — не обычное плато [48] Находится на северо-западе Тибета. . Эта холмистая равнина преграждала человечеству путь с тех самых пор, как его представители вырвались за пределы Африки и наткнулись на середину Азии, не в силах перелететь через окружившие ее, подобно стае гусей, горные хребты. Расстояние, кажущееся человеческому разуму непреодолимым, целиком определяется высотой. Ибо тибетское плато выше самых высоких пиков на всех остальных континентах, и оно продолжает подниматься. По крайней мере, так считают кочевники, его нынешние обитатели. Снежная пустыня лишена всяких признаков принадлежности к этой земле. Она парит где-то далеко над нею.

В семьях кочевников погибает больше детей, чем выживает. Некоторые тихо покидают утробу еще до того, как мать поймет, что зачала. По сравнению со всеми прочими дивными жизнями, какие могут достаться душе, человечья кажется довольно тяжким бременем.

Таши Йеше, к примеру, наслаждался своими предыдущими жизнями здесь, в снежной пустыне. Вместе с ландшафтом преображался и он. Когда-то он в одиночестве наблюдал долгий рассвет на исходе целого столетия, ибо именно столько длился бессолнечный период после того, как в Землю угодил астероид. Жизнь в облике червя научила его смирению. В пору, когда погибли три четверти всех форм жизни, от планктона до динозавров, он — червяк — уцелел. В эпохи оледенения он руководствовался стадным чувством как покрытый шерстью мамонт. Во времена великого таяния он воспитал в себе отвагу как кит, оставив землю, чтобы бороздить воду.

Не проведя в человеческом облике и трех лет, Таши Йеше подхватил воспаление мозга. Его мать была обеспокоена. Она боялась, что жар вырвется из мозга, сгрызет нежный позвоночник малыша, точно прутик, и выскочит наружу в том магическом месте, где когда-то начинался хвост. Так уходит большинство детей — на поиски своего пропавшего хвоста.

Кочевники разбивали шатры у сернистых источников — духов, которые плюются паром из ледяных кратеров. За этими черными шатрами из шерсти яков, на пронизывающем ветру в тени близких вершин, танцевали снежные демоны, зачарованные янтарным паром. Отступая, зима гоняла по пустыне сонмы жестоких метелей.

Отчаявшиеся родители решили отдать его под опеку тем, кому доверяли больше всего. Для кочевников не существует ни тайного луга, ни привычного очага теплее, чем переполненная овчарня. Мать прижала малыша к груди, а отец замотал их обоих, слой за слоем. Затем она мужественно преодолела глубокие и высокие сугробы, отделяющие шатер от загона — крытого убежища, куда племя спрятало весь свой скот, чтобы создать альков тепла. Выкопав в центре загона небольшую ямку, мать выстелила ее одеялами из пашмины и ячьей шерсти и опустила туда своего пылающего сына. Укутав малыша как следует, она взмолилась, чтобы коллективное тепло стада исцелило его.