Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

А Ванесса сказала: «Пойдемте на пирс». Как будто хотела поскорей переменить тему. А может, Эдвин станет однажды великим ученым! Очень даже может быть, – начинала она уже горячиться; но как развиваться таланту, если все вокруг заняты своими делами и нет любящей матери? Вон он сидит, поджав ноги, и молчит, всеми забытый, пока мисс Вейр возится с Тави. Ужасно. Напустив на себя веселый вид, Делия присела на корточки рядом с ним и начала болтать о пустяках: вспоминала кошек, которых они держали в Лонсестоне, спрашивала, водятся ли тут акулы и сколько лет живут слоны – что угодно, лишь бы снова разговорить его. До тех пор, пока коляска не остановилась у ворот на Рэйли-стрит, она предавалась этой отчаянной заботе, стараясь не смотреть в сторону Ванессы, с которой так и не вышло объясниться; и уже прощаясь, Делия услышала ее торопливый шепот: «Разберите корзинку сами, чтобы сестра не видела». А дома, выполнив это странное пожелание, обнаружила завернутый в газету томик Мопассана.

Давным-давно, еще до депрессии, когда всего было вдоволь, ему подарили игрушечный барабан. Это был чудо что за барабан: с сияющими лакированными боками и ярким ремешком, чтобы носить на груди, как делают музыканты из военных оркестров. Музыкантов он тогда боготворил – любых: от уличного скрипача до органиста в церкви. Одним словом, подарок оказался в точку, и весь день рождения прошел в сладостном грохоте. А в воскресенье инструмент отобрали. Реветь расхотелось очень быстро: все же не маленький; сколько ему было – шесть, семь? Надо было действовать. Они с Бобом сидели в детской вдвоем, няня куда-то вышла; когда же она вернулась, Боб блестяще изображал посреди комнаты приступ желудочных колик. В нем погиб великий лицедей, это всякий подтвердит. Пока няня причитала над больным, Джеффри выскользнул в полуоткрытую дверь. Куда идти – он не знал, но желание немедленно получить барабан было таким сильным, что он был готов, если нужно, залезть на крышу или спуститься в преисподнюю чулана.

Примерно таким было чувство, владевшее им последние несколько дней; и, разумеется, когда Ванесса обронила фразу о том, что надо бы передать книгу мисс Фоссетт, у него тут же возникли некие знакомые в Саут-Ярре, к которым он собирался сегодня заехать. И вот теперь, под мерный цокот копыт, он двигался к цели – и точно так же, как в детстве, не знал, получится или нет. Агата могла быть занята и не принять его; могла перепоручить его сестре; в конце концов, ее просто могло не быть дома, хотя при ее образе жизни это маловероятно. Но ведь удача не приходит к тому, кто сидит сложа руки.

Нужную улицу он отыскал без труда. Унылое это было место: крохотные домики в один этаж, по большей части деревянные, кое-где украшались узорчатыми железными карнизами, что придавало им вид совсем уж сиротский. Ничего не изменилось с прошлого его визита, лишь в палисаднике напротив зацвела мимоза. Джеффри привязал лошадь к дереву, кинул взгляд на окна – они молчали, затуманенные по ту сторону легкими занавесками. Вошел в тесный дворик, аккуратно выметенный, с деревцем в кадке, и позвонил. Тут же ему пришло в голову, что если Агата дома одна, то она может попросту не услышать его. Но спустя несколько секунд она открыла: в своем неизменном черном платье и с изумлением на прелестном лице.

И тут послышался крик. Он доносился из глубины дома – детский крик, отчаянный, панический. Джеффри сделал вопросительный жест: коснулся уха и показал в сторону комнаты. Агата непонимающе нахмурилась, и в этот миг девочка, словно набрав в грудь воздуха, завизжала так истошно, что кровь похолодела в жилах. Он не выдержал и кинулся напролом, по пути бросив куда-то книжку; нашел дверь, сотрясаемую изнутри ударами кулачков, нажал ручку – она не поддавалась.

– Тави! – позвал он. – Что случилось?

Бессвязные крики сменились захлебывающимся: «Крыса, крыса!». Подбежала Агата, одновременно негодующая и взволнованная.

– Ключ! Какого черта вы ее заперли?

Она дернула ручку раз, другой – и растерянно отступила. Джеффри бросился на кухню, а из нее во внутренний двор. Нашел окно детской; оно было английским и, на их счастье, оказалось чуть приоткрытым – достаточно, чтобы просунуть пальцы. Рассохшаяся рама с трудом, но поднялась, и он взял рыдающую Тави на руки.

– Крыса укусила тебя? Куда?

Агата уже была рядом и пыталась забрать дочь, но он отстранился и настойчиво повторил:

– Скажи: укусила?

Она помотала головой. Джеффри отнес девочку в дом и теперь уже не препятствовал им. Взял со столика в гостиной карандаш, разыскал клочок бумаги и написал: «Крыса испугала ее. Теперь все в порядке». Агата сидела на диване с дочкой на коленях и тихонько покачивалась взад-вперед, словно баюкала ее. Прочитав записку, подняла к нему лицо – бескровное, усталое. Кивнула, то ли понимающе, то ли благодарно. Он вспомнил, что так и не объяснил своего нежданного визита, и вынул из кармана еще одну записку, которую приготовил заранее. Пока она читала, подобрал валявшуюся книгу – это была «Трилби» – и положил на диван. Пора было уходить, оставить их одних, но он не мог сдвинуться с места и все смотрел на мягкий профиль, склоненный над детской головкой, как у Богородицы.

Когда от рыданий остались лишь тихие всхлипы, она жестом попросила бумагу и карандаш. Примостив книгу на подлокотнике, быстро написала несколько слов и протянула ему.

«Я заглядывала к ней за десять минут, как вы пришли. Все было хорошо».

Кто бы мог подумать, что Агата, такая неприступная в своей добродетели, станет перед ним оправдываться? Каким отвратительным ей должно казаться собственное бессилие, свидетелем которого он нечаянно стал; и ведь он оттолкнул ее, врываясь в дом – оттолкнул грубо, как препятствие. Та потаенная черта его натуры, о которой мало кому было известно, проявилась тут в всей красе. Только мама да сёстры знали, что, испугавшись, он впадает в ярость. Это была, пожалуй, единственная вещь, которую он не умел в себе контролировать.

Джеффри кивнул ей в ответ. Не хотелось говорить вежливых утешений вроде «Вы ни в чем не виноваты». Разумеется, она не виновата.

Поцеловав темноволосую головку, Агата вновь взялась за карандаш.

«Хотите чаю?»

Маленький мальчик осторожно заглянул в комнату прислуги – и едва сдержал радостный возглас: со шкафа свисал ярко-красный ремешок от барабана.

– Тави, скажи маме, что я с удовольствием останусь.

Пока Агата была на кухне, он занялся дверью, попутно слушая, как девочка рассказывает о случившемся – уже без страха, но с радостью оттого, что находится в центре внимания. Нет, раньше такого никогда не бывало, в доме не появлялись крысы; наверное, прогрызли где-то дырку. И дверь тоже не заклинивало. Но ведь теперь, сказала Тави страшным шепотом, ей никак нельзя будет оставаться в комнате одной: мало ли кто еще может вылезти! Она должна сидеть в гостиной, вместе с мамой и Делией… Это наивное детское лукавство развеселило его от души, напомнив их с братом собственные проделки. Джеффри дал девочке горсть принесенных с собой конфет и отправил ее на поиски шпильки или чего-нибудь, чем можно было бы отпереть замок. После небольшой возни дверь благополучно открылась, явив взору маленькую комнату, оклеенную голубыми обоями в мелкий цветочек. У окна стоял кукольный домик, дальше – книжный шкаф, стол для умывания, две кровати вдоль стены. Кто спал здесь вместе с Тави? Очевидно, та, кто сможет услышать ночью детскую возню или плач. Значит, Агата занимала другую спальню.