Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

Ее все еще немного мутило, и ледяным потом намокла спина. Но самое ужасное было позади.

– Мне гораздо лучше, спасибо.

– Если вы все еще хотите пить, вон там есть вода. Я провожу, не спешите.

Делия опасливо поднялась и, опершись на предложенную ей руку, дошла до фонтанчика. В его основание был вделан круглый фонарь, который поддерживали два мраморных кенгуру. Она стянула перчатку, напилась, подставляя ковшиком ладонь под струю, и смочила лоб.

– Спасибо. Мне так неловко, что вам пришлось столько меня тащить…

– Пустяки. Вы ненамного тяжелей Тави.

Она вспомнила, как заботливо он держал девочку на руках, и почувствовала себя виноватой за то, что столько всего наговорила. Ведь это он заплатил за них сегодня, зная, что они вечно нуждаются; и нашел Агате место. А она… а они…

– Простите меня. Я не хотела этого вранья, но я думала… в общем, это нужно Ванессе.

– Значит, это она вас попросила?

– Нет! Я сама. Так хотелось помочь ей встретиться с друзьями… Ведь ваш отец не разрешает… А ей очень одиноко, только это трудно заметить со стороны. Я знаю, что обманывать старую женщину – гадко, и этому нет прощения…

Голос ее задрожал, и Делия отвернулась, силясь взять себя в руки. Жгучий стыд разливался внутри. Разве Адриан пошел бы на такое?

– Не бойтесь, – прозвучал сверху голос мистера Вейра. – Пусть Несса едет к своим друзьям. Я никому ничего не скажу.

Все еще не веря услышанному, она несмело подняла голову. Его лицо было спокойным – тонкое, как у Эдвина, но словно обрисованное другой рукой: резкими, сильными штрихами. Делия ответила полушепотом: «Спасибо», – и они медленно двинулись обратно. Солнце уже село за кроны деревьев, и в парке царил предвечерний покой. Однако на душе оставалось что-то тяжелое, невысказанное; и она чувствовала, что освободиться от этой тяжести нужно сейчас.

– И еще… Я хотела попросить у вас прощения за Агату… за то, что было у мистера Коэна.

Мистер Вейр изумленно поднял брови, и она испугалась, что он-то мог не знать всего и что сейчас начнутся непонимания и объяснения. Последовала мучительная пауза, и Делия готова была проклять свою бестолковую горячность.

– Вы, судя по всему, из тех удивительных людей, которые по доброй воле берут на себя чужие грехи, – промолвил он наконец. – Но вы зря беспокоитесь: мне нет резона обижаться на вашу сестру. Она гордая женщина, и это заслуживает уважения. А теперь давайте поспешим, пока нас не начали искать.

«У меня студия в Темпл-корте» – это звучало божественно, и пышное слово «храм» [28] Temple (англ.) – храм. в названии дома было здесь ни при чем. Заурядный дом, каких полно: три этажа, баллюстрада на крыше. Но снимать комнату в нем, или в Сент-Джеймс, или в Австрал-билдинг – это совсем не то же, что ютиться в угольном сарае, переделанном под мастерскую. Студия немедленно меняет твой статус: ты больше не дилетантка, для которой живопись – всего лишь утонченный способ убить время. И можно сколько угодно пенять Фрэнки на ее безалаберность (вечно порхала, как мотылек, из одной художественной школы в другую, хватала по верхам) – это ни умаляет масштаба ее поступка: она ушла от родителей, сняла студию и теперь имеет все шансы стать профессиональным художником.

– Поднимайтесь же скорее! – крикнула она с верхней площадки лестницы. – Я давно вас жду!

– Разве мы опоздали? – шепотом спросила Делия.

– Думаю, у нее просто нет часов. Обычное дело.

Фрэнки стояла на пороге, уперев руки в дверную раму – портрет в полный рост: коричневое платье-роба, челка на пол-лица и сахарная белизна обнаженных в улыбке зубов.

– Это вы здорово придумали, про письмо, – восхитилась она вместо приветствия. – С таким прикрытием можно запросто оставить вас ночевать: места полно. Будет весело! Не обращайте внимания на беспорядок, я еще толком не успела ничего расставить…

– Мне нравится так, как есть.

Эти слова сорвались с губ Ванессы сами собой; жеманным расшаркиваниям в их дружбе не было места, и сказанное означало только то, что означало.

Какая потрясающая комната.

Кто остался бы равнодушным, увидев воплощенным образ из своих детских грез? Давным-давно она услышала про художников, которые объединились, чтобы писать на пленэре пейзажи в духе французских импрессионистов. Разбили лагерь на холмах Гейдельберга [29] Гейдельберг – сейчас северный район Мельбурна, в прошлом – малозаселенный пригород с полями и пастбищами. , готовили себе еду на костре и работали дни напролет. Идея жить вот так, налегке, переносить палатки с места на место, когда хочется, и не быть привязанным ни к чему, кроме этюдника, захватила ее невероятно. Когда мама в шутку говорила о бродячем театре, Ванесса принималась мечтать, как в один прекрасный день отец и правда разорится, и начнется у них веселая и свободная кочевая жизнь. Но с годами все сильнее склоняешься к ленивому комфорту, заплываешь апатией, как толстяк жиром, и позволяешь течению нести тебя. И вдруг – эта комната. Походная койка у стены, мольберт, примус на табуретке. Пара плетеных стульев, какие ставят на веранде; белые, парусиново-гладкие стены с приклеенной репродукцией «Pollice verso» и первозданно голое окно – в Сити, да еще на южной стороне, надо беречь каждую каплю света. Вид, правда, не вызвал бы у гейдельбергских художников восторга: Маркет-стрит уходила к реке, рассекая долговязый город, и поперек этой прорези торчала вдали балка виадука, по которой катились взад-вперед игрушечные поезда в облаках дыма и пара.

– Вид не самый лучший, – согласилась Фрэнки, привычно угадывая ход ее мыслей. – Но место удобное, все под рукой: багетная мастерская, лавка художника, кафе… Вы голодные? Я купила яйца и ветчину.

Пока она вместе с Делией, взявшейся помогать, разжигала примус и деловито шуршала газетными свертками, Ванесса все бродила по комнате, охваченная сладким волнением; задерживала взгляд то на кистях в жестянке из-под консервов, то на гипсовом черепе; вдыхала запах растворителя и масла, разведенный стылым уличным воздухом. Вскоре горелка зашумела, и по комнате поплыл аромат поджаренной ветчины. На низеньком столике, подозрительно похожем на укрытый скатертью деревянный ящик, появились разномастные тарелки, и она с удивлением почувствовала, как просыпается в ней почти забытый аппетит. Где, интересно, Фрэнки научилась кухарить?

– Надо же, – сказала Ванесса, подсаживаясь к столу, – я, оказывается, еще не ела сегодня.

– Много работы? – Фрэнки протянула ей вилку с ножом.

– Заказов уйма. Это ведь сказочно красиво – витражная эмаль. Она прозрачная, – объяснила Ванесса, повернувшись к Делии. – Заполняет отверстия, пропиленные в стенках вазы или шкатулки. Когда рассматриваешь на свет, дух захватывает. Но работа адская.