Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

– Я бы пошла к вам. Твой отец ведь держит девушек?

– Да, но вряд ли он позволит тебе курить в перерывах.

Фрэнки состроила возмущенную гримаску и ткнула ее вилкой в бок, как в детстве. Сидевшая по другую сторону стола Делия улыбнулась, наблюдая за ними. Она успела снять пальто и шляпку и осталась в дымчато-сером, тонкой шерсти, платье с приколотым на грудь букетиком из шелковых цветов. Темные волосы уложены пышной шапочкой – смотрится неплохо, но лучше бы распустить; и до чего все-таки необычные глаза: карие, разбеленные до янтарной желтизны (Ванесса поймала себя на том, что изучает Делию короткими взглядами: раз – на объект, два – в тарелку, словно та была палитрой, а нож мастихином. Растекшаяся яичница – кадмий и белила; сюда бы еще немного охры…).

– Пойду варить кофе, – объявила Фрэнки, когда тарелки опустели. – А вы пока полюбуйтесь, какое я сокровище привезла.

На колени Ванессе плюхнулся увесистый прямоугольный сверток. Газеты были английскими, и ей почудилось, что между слоями бумаги еще сохранилось немного лондонского воздуха. Давно ли это было? – траурное гудение пароходов в порту; свадьба Роберта; знакомство с Блейком. А как она любила Челси – речная волна тихо шлепала о гранит, чайки бились в паутине моста, и призраки прерафаэлитов, казалось, шли за ней по пятам. Доведется ли увидеть все это снова?

Очнувшись, Ванесса обнаружила, что последние покровы уже сняты. В свертке оказался пухлый темнокожий фолиант; обложка была нема, и только корешок лаконично сообщал о том, что заключено внутри. Три строчки, отливающие позолотой. Солидные прямые буквы, какими пишут: «Избранные сочинения», или «Оксфордский толковый словарь», или «Энциклопедия насекомых». Но написано было – «Psychopathia Sexualis».

– Фрэнки, маленькая ты разбойница, как тебе это удалось?

Разбойница торжествующе расхохоталась, не переставая крутить ручку кофейной мельницы.

– Я же говорила, что достану ее! Но, ох, не спрашивай ни о чем: это было настоящее приключение.

По ее игривому тону было понятно, что она не хочет говорить при Делии; и, как ни жаль было откладывать книгу, тему следовало замять, ибо Фрэнки была способна на поступки, обсуждение которых не предназначено для нежных ушей. Да и сама книга, если уж на то пошло, не годилась для существа столь наивного. Ванесса прикрыла обложку передовицей «Таймс» и попыталась увести беседу в сторону:

– И это всё? Ни журналов, ни открыток?

Фрэнки водрузила джезву на огонь и достала из-под кровати потертый чемодан.

– Да полно всего: «Югенды», газеты… Кое-что тебе понравится, я уверена. И вот еще, посмотри.

Она поставила на пол у кровати небольшой масляный этюд: обнаженная модель со спины. Палитра была кричащей, неестественной – ярко-розовый, зеленый в тенях; ей вторили нервные, изломанные линии. Все вместе выглядело в высшей степени необычно, и она не сразу узнала в коротко стриженной, щуплой модели свою подругу.

Попытка направить разговор в приличное русло провалилась.

– Рисовальщик он неплохой, – сказала Ванесса. – Но очень странный колорист. Я бы на твоем месте держалась подальше от человека, который так тебя видит.

– Мне показалось, что он немного не в себе, – беззаботно ответила Фрэнки. – Но его чувство цвета я нахожу потрясающим. А вы что скажете, мисс Фоссетт?

Этот вопрос застиг Делию врасплох, и она вновь пожалела, что так опрометчиво приняла предложение Ванессы пойти вместе. Конечно, очень любопытно было познакомиться с вернувшейся из Европы «замечательной личностью», и это любопытство в конце концов пересилило подозрения, что Ванесса пригласила ее просто из чувства благодарности. Но ведь стоило подумать, сердито корила она себя, что люди давно не виделись и наверняка хотят пообщаться без посторонних глаз… Вот и сиди теперь, пытаясь выдавить из себя хоть одну умную фразу – лишь бы скрыть, что в искусстве не знаешь ни аза. Nihil.

– Мне не очень нравится. Немножко пугает, – созналась она, так и не сумев придумать ничего путного. Картина была ужасной: яркой, грубой; фигура обведена толстыми черными линиями. Разве настоящие художники так рисуют?

– В том-то и дело, – охотно подхватила хозяйка. – Пугает, шокирует, но нынешнему зрителю это и нужно. Как лекарство. Его перекормили слащавыми картинками. А кто любит горькие пилюли?

Смуглое лицо с удлиненными, нездешними глазами осветилось широкой улыбкой и сделалось почти миловидным, хотя экзотическая его неправильность не исчезала. После того, как Ванесса сказала с усмешкой: «Надеюсь, вы не против того, что у моей подруги китайская кровь?», – после этого ехидного предупреждения, отрезавшего все пути назад, Делия часто пыталась представить себе, как Фрэнсис выглядит. Однако при слове «китайцы» виделся ей лишь торговец рыбой с Чапел-стрит. Что она, в сущности, знала о них? Огромное, больше Австралии, бесформенное пятно на карте мира, злосчастная «Битва при Мордиаллоке» да подслушанное то там, то сям – о китайских фермерах и краснодеревщиках, об опасной Литтл-Бурк-стрит с ее опиумными притонами. Только сегодня, в трамвае, Ванесса рассказала ей, что отец Фрэнсис – уважаемый человек, держит магазин с импортными товарами, заседает в городском совете и занимается благотворительностью; что женился он на белой женщине и принял христианскую веру, а все дети его учились в частных школах. Убаюканная рассказом, Делия стала ожидать встречи без опаски. Но девушка оказалась более необычной, чем думалось раньше: остриженные волосы, развязные манеры, мешковатая хламида вместо платья… Это и настораживало, и смущало. Холостяцкое ее обиталище вызывало похожие чувства; полупустое, неуютное, оно сошло бы за монастырскую келью, если бы не мольберт и странная, почти кощунственная репродукция на стене: дюжина обнаженных фигур с вытянутыми вперед руками, а в углу – распятый на кресте человек.

Что-то звякнуло: Фрэнсис разливала дымящуюся бурую жидкость в маленькие, словно из кукольного сервиза, чашечки.

– Никто не против, если я буду курить? – спросила она. Голос у нее был высокий и матовый, с рассеянными, обманчиво-мягкими интонациями.

Разумеется, никто не возражал: лучше потерпеть, чем выставить себя в такой компании салонной барышней. Вид длинной сигареты в миниатюрной девичьей ручке был непривычен, но, наверное, есть некий предел, за которым притупляется способность удивляться; да и сама комната как-то сглаживала любую эксцентричность, делая ее почти естественной. Делия отпила из чашки – напиток сильно кислил, но был не лишен приятности.

– Кофе, сваренный по-турецки, нужно и пить по-турецки, – изрекла Ванесса.

Она кинула на пол прямоугольную подушку, лежавшую на стуле, и уселась, скрестив ноги. От этого Делии почему-то стало весело и захотелось дурачиться, как в детстве.