Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

– «Делаю, что могу», – передразнила Ванесса, воздев палец. – Воистину Ной, спаситель австралийского искусства. Вокруг бушуют страсти, картины изгоняют из галерей, а он дрейфует себе со своим пабом…

– А какие картины изгнали? – заинтересовалась Делия.

– Ну, вот эту самую Хлою, к примеру. Она висела в Выставочном дворце – помните, мы с вами там были? – а потом в Национальной галерее. Мама видела, она рассказывала… Но когда галерея стала работать по воскресеньям, пуритане возмутились, и портрет убрали.

– Чёртовы пуритане! – выругалась Фрэнки. Она устроилась поудобнее, подложив диванную подушку под спину, и чиркнула спичкой. – В Европе все-таки больше свободы, и вообще… больше всего.

– Ну, у них свобода тоже не возникла сама собой. А насчет всего остального – святая правда.

Слушая их, Делия украдкой бросала взгляды в зеркало, и каждый раз сердце ее замирало. Как жаль, что придется вновь сменить этот костюм на платье! Как жгуче захотелось ей иметь такой же дома, чтобы иногда надевать его, пусть тайком. А если бы можно было ходить так всегда… Она стала бы совсем другим человеком! Не боялась бы ничего. Ведь смогла же – войти в паб, увидеть картину, скрытую от женских глаз; впервые в жизни рискнула по-настоящему. Разве раньше у нее хватило бы духу на рискованный поступок? Куда там! Делия Фоссетт – трусиха. Не может согнать паука, которого Генри посадил ей на книгу; не может войти в темную комнату, боясь, что на нее напрыгнут сзади. Ничего не изменилось, когда все они выросли: теперь она боится здесь, в Мельбурне.

– К чёрту, – произнесла она беззвучно, глядя в зеркало, и эти слова не вызвали, как раньше, содрогания. Чужое лицо – притягательно, желанно чужое – словно бы отвердело и разгладилось. – К черту, – повторила она одними губами, артикулируя тщательно, как для глухого.

Вспомнилось вдруг, как Агата учила ее развешивать простыни после стирки. Если повесить правильно, простыня будет ловить малейшее дуновение ветра, как парус. Никто не учит нас, как обращаться со своим внутренним парусом, который несет человека по жизни. Но сегодня – хотя бы сегодня – ее парус был полон.

За перекрестком виднелся громадный, в четыре этажа, мебельный магазин с круглой беседкой на крыше; здесь же, в этой части улицы, все было гораздо скромнее. Не самое удачное место для ателье – она сразу так подумала. Террасные дома, табачная лавка, аптека напротив. Совсем немного прохожих. Но при этом – так близко от их нынешнего жилища, что она не смогла тотчас отбросить этот вариант. Опять же, аренда не столь высока, как можно было ожидать. Транспортное сообщение идеальное: из города ходят трамваи, рядом – железнодорожная станция. Вот она и мучилась два дня, взвешивая все «за» и «против», пока наконец, после бессонной ночи, не снарядила Делию разыскивать телефон и звонить в контору, чтобы дать владельцам согласие.

Дом был неказист с виду и невелик, но ведь любое дело начинается с малого. В первом этаже они устроят зал для посетителей, с каталогами и образцами тканей; дальше, в глубине дома, разместятся примерочные. А наверху будут обитать мастерицы. Их уже было три, включая Лиззи, которая горячо поддержала идею. Надо бы найти еще способную помощницу из слышащих; на первое время сойдет и Делия, но у нее недостаточно умения вести дела. К тому же будет не с кем оставить Тави, и придется брать ее с собой, как сейчас.

Агата отперла главную дверь. Внутри до сих пор пахло керосином, которым они отмывали пол: прежде здесь обитал цирюльник, и неприятно было думать о том, сколько чужих волос сыпалось на эти скобленые доски. Впереди еще полно дел: заказать вывески, купить три машинки у Зингера в аркаде; денег отложено не так уж много, но на первое время должно хватить.

Она сняла шляпку, повесила на гвоздик свой жакет – как хорошо, что погода по-прежнему холодная, и можно скрыть от прохожих надетую для грязной работы старую блузку. Хлопнула в ладоши Делии, которая все еще стояла в дверях и куда-то смотрела.

«Что там?»

«Там птица сидит на крыше и так красиво поет!»

Вот, пожалуйста: у них дел невпроворот, а она стоит и слушает кого-то. Когда она наконец повзрослеет? С некоторых пор стала рассеянной, задумчивой; чуть что – норовит уйти куда-то гулять. Водит Тави в парк чуть ли не каждый день, пропадает там по три часа. Всякому хочется побездельничать, но ведь деньги не из воздуха берутся. А станешь объяснять – обижается. Можно подумать, кому-то нравится эта бедность и нескончаемые заботы. Иногда, в минуты слабости, сама принимаешься мечтать о том дне, когда можно будет снять траур и выйти на люди. Сколько она уже не видала старых знакомых? А потом – кто знает, вдруг ей снова повезет встретить хорошего человека, с которым можно будет связать жизнь. Как ни крути, а женщина не должна быть одна. Это неправильно.

Они затопили печь и нагрели воды. Решено было, что Делия вымоет окна, а сама она займется вторым этажом. Тави тут же запросилась с ней – посмотреть. «На минуту, – предупредила Агата. – Потом пойдешь вниз читать книжку».

Наверху пахло совсем иначе – недавним жильем. Комнат было всего три; две из них, что поменьше, глядели окнами на задний двор, где ютилась пристроенная к дому кухонька и, поодаль, уборная. Непохоже, чтобы парикмахер был евреем, как утверждала соседка: евреи богатые, они не станут жить в такой тесноте.

«Мы можем сюда переехать!», – с воодушевлением сказала Тави.

«Нет, здесь будут жить портнихи».

Это была удачная идея: две девочки, которых она нашла среди выпускниц своей бывшей школы, приехали из каких-то Богом забытых мест в буше и теперь, получив образование, не хотели туда возвращаться. А тут тебе сразу и работа, и жилье, да к тому же среди своих. Не озолотишься, конечно, зато будет надежный кусок хлеба и хорошее отношение.

Мысли об ателье успокаивали. Когда на душе легко, любая работа спорится, и не прошло и получаса, как все три комнаты были тщательно вымыты горячей водой. Бросив тряпку в ведро, она с наслаждением разогнула спину и встала у окна. Сквозь пелену облаков смутно, как яйцо-пашот, желтело солнце. Агата прикинула, сколько еще продержатся холода и не придется ли им топить здесь, в мастерской (прибравшись, она словно ритуал совершила и окончательно подчинила эти пространства себе). Внизу проехал трамвай; она проводила его взглядом и только тут заметила стоявшую у тротуара коляску, запряженную серой лошадью с длинным хвостом, а рядом – человека, которого она меньше всего хотела бы видеть. Он разговаривал с Делией; разумеется, Тави тоже была тут как тут. Агата отступила в глубину комнаты, чтобы быть менее заметной, но при этом держать происходящее в поле зрения. Их лица были оживленными, и у нее заныло сердце от беспечной радости, с которой сестра предавалась этой болтовне. «Да я почти не общаюсь с ним! – отпиралась она всякий раз, возвращаясь от Вейров. – Я ведь езжу к Ванессе. Ты зря беспокоишься». Но если так, откуда эта радость? Почему не сказать коротко, что у них дела, и не уйти в дом? И, если уж на то пошло, его появление здесь не выглядит случайным. Значит, Делия, глупая, сама рассказала ему про ателье.