Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

Сегодня он опять был здесь, на этот раз в компании кого-то из учеников. Тот первым завидел Делию и, кивнув в ее сторону, что-то сказал. Она смешалась и хотела уже пойти домой, но Эдвин, коротко простившись с товарищем, направился к ней.

– Я вам помешала?

– Совсем нет, – он даже запыхался от быстрой ходьбы. – Ездили в город?

Делия ответила уклончиво, не желая выдавать Ванессу и не умея делиться тем сокровенным, что было связано с братом. К счастью, Эдвин не отличался излишним любопытством, как и излишней откровенностью, так что их разговоры, повращавшись вокруг общих тем, часто сворачивали в научную область. Делия не протестовала; она стала замечать, что сама смотрит на мир по-новому, задумывается о том, что стоит за привычными явлениями природы. Почему майны любят петь чужими голосами и что означают жутковатые звуки, которые издает поссум – полурычание-полухрап, от которого иногда посыпаешься в ночи? Она была убеждена, что Эдвин знает все, и не только о животных. Вопросы явно доставляли ему удовольствие, хотя талантом просто объяснять сложные вещи он не владел. Но когда ей не под силу становилось угнаться за смыслом, она ловила другую нить: интонации собеседника, выражение его глаз – этого хватало, чтобы поддерживать разговор.

Они постояли у дороги, глядя на проезжающие экипажи. Было уже, наверное, около пяти, но Делия тянула, как могла, последние минуты призрачной свободы.

– Смотрите, – она с улыбкой показала на голубя, который, надувшись, церемонно кивал голубке – раз за разом, как заведенный. – Он хочет ей понравиться, так ведь?

– Вовсе необязательно. По человеческим меркам они могут быть давно женаты.

Эдвин начал рассказывать о том, что многие птицы образуют пары на несколько сезонов и совместно выводят птенцов. А некоторые, говорил он, хранят верность друг другу всю жизнь. Было что-то ужасно милое в том, что он заговорил на эту тему, и даже обилие терминов, которыми он щедро пересыпал свой рассказ, не могло сгубить романтики. Когда его красноречие иссякло, Делия тихонько вздохнула и, чтобы не молчать, как истукан, заметила:

– Все-таки животные во многом лучше людей. Я хочу сказать, если бы люди всегда были так верны друг другу…

– Это все иллюзия, – ответил Эдвин, и в его голосе Делии послышалась досада. – Нельзя подходить к природе с человеческими мерками. В ней нет морали, одни только механизмы, и не все они так привлекательно выглядят. Вот, к примеру, орлы: они тоже живут постоянными парами; но знаете, что часто делают их птенцы, которые вылупились первыми? Пожирают своих младших братьев!

Он помолчал и добавил совсем другим тоном:

– Хотя такое и среди людей встречается.

Горькая усмешка, с которой он произнес эти слова, вмиг изменила его лицо: оно сделалось старше и жестче. Это так поразило Делию, что она не успела даже огорчиться из-за того, что в очередной раз ляпнула глупость. Что, если он и в самом деле не хочет ехать домой? Ей представилось, как он ежедневно стоит тут, у бульвара, и считает проходящие трамваи, загадав, что поедет на восьмом. И никто не знает об этом, никто не спросит, что он на самом деле чувствует.

– Пожирают только самых слабых, – сказала она тихо. – А остальные вырастают и покидают гнездо. Вот увидите, все будет хорошо.

Она завела разговор о его будущих экзаменах и об университете. Лишь когда лицо его просветлело, она засобиралась домой и, прощаясь, пожала легкую, прохладную руку, словно печатью скрепляя обещание: «Все будет хорошо».

Сколько он уже не бывал в полях – неделю, две? Жизнь несется, будто карусельная лошадка. Это в детстве между утром и вечером лежит бесконечность, а нынче день кажется мелким, как разменная монета: с полдюжины таких – вещь заметная, а каждый сам по себе – ничто. Лишь иногда карусель замедляется, и ты, покачиваясь в седле, вдруг видишь весеннее небо в хлопьях облаков и белые пахучие цветы на эвкалиптах; и, пока собаки рыщут в поисках зайца, ты понимаешь, что сам-то уже нашел, что хотел.

А тихо как! В ушах звенит от тишины. Только пискнет где-то птица – и опять смолкнет. Это после города-то, который ежедневно ввинчивается в уши грохотом и пылью оседает в легких. А здесь – воздух; простор. На многие мили раскинулись поля, и хоть места эти давно облюбованы охотниками, чувствуешь себя первопроходцем на девственной земле. Когда-нибудь город доползет и сюда, дайте только срок; там, где желтели лютики в траве, проложат улицы, построят дома. Вроде и нет в этом плохого: всё на свете развивается, растет. Но отчего-то греет мысль, что на его век этих просторов хватит.

Бело-рыжая молния метнулась через поле: это Джипси подняла зайца. Кейт бросилась за ней, вытянувшись в струнку, и мистер Вейр, охваченный азартом, пришпорил лошадь. Вот она, мечта мальчишки с Эмеральд-Хилла [34] Эмеральд-Хилл – старое название Южного Мельбурна. ! Он потерял покой с того самого дня, как мистер Картер, их сосед, впервые выпустил своих борзых; и как славно теперь, десятилетия спустя – этот ветер в лицо, и конский топот, и страстная немая погоня! Вот заяц сделал обманный маневр, кинувшись в сторону, и длинные собачьи лапы взрыхили землю на крутом повороте. Секунда потери – и дальше, стремительно и неумолимо, ритмично выбрасывая вперед остромордую голову. Наконец, обессиленный, заяц сдается – его всегда немного жаль, даже если он едва успевает вскрикнуть, тоненько и пронзительно. Но ничто не омрачает радости оттого, что ты здесь и под тобой – хорошая крепкая лошадка, так удачно купленная пару лет назад. Чайка мало годилась для охоты: слишком пуглива, прыгает скверно. Лошадь для парадных выездов. Одна видимость. Как он ругал тогда Джеффри за эту самовольную сделку. Все-таки город портит людей – город, где слишком многое делалось напоказ. Не только тело губит он своей вонью и шумом; страдает душа – вот что хуже. Стяжательство, разврат и тщеславие – это от них бежит человек в поля и, вдыхая прозрачный воздух, напитанный цветением, исцеляется.

Солнце поднималось все выше и припекало почти по-летнему. Домой совсем не хотелось, хотя сегодня он готов был пожурить себя за это. И ни при чем тут косые взгляды Хильды, которыми она провожала его. Пара часов субботним утром – это его законный отдых, даже если у дочери день рождения. Еще рано, сказал он сестре перед уходом, гости все равно будут после полудня. Он нарочно сказал «гости», словно разумел нескольких, хотя всех гостей-то – одна только мисс Фоссетт. А все почему? Кто воротит нос от соседей, будто они прокаженные? Да еще оставила раскрытым журнал с этой возмутительной статейкой. Нарочно оставила, чтобы, значит, растолковали ему, убогому: лучшая карьера для женщины – быть художником! Да где это слыхано, чтобы женщины делали карьеру?