Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

Мистер Вейр кликнул собак и рванул повод, разворачивая лошадь в сторону дома. Он сам во всем виноват. Сам испортил ее: позволил работать в магазине, терпел ее выходки – всё думал, нервы; жалел. А теперь она воображает невесть что. Думает, родители вечны. А что потом? Остаться старой девой и жить, как Хильда, приживалкой у братьев? Посмотрела бы на Дороти: вот уж кто не тратил времени зря. В двадцать два года – обеспеченный муж, двое детей; что еще нужно для счастья? А эмали… да пропади они пропадом! На беду подвернулись ему эти курсы; на беду размечтался он, как триумфально вернется домой его дочь, ученица мастера, известного на весь мир, и как они всем докажут, что местное искусство может быть не хуже английского. Опасная вещь – тщеславие; жаль, что поздно это понимаешь.

Дом встретил его распахнутыми настежь окнами и бестолковой суетой. Мэгги и Софи, как обычно, ничего не успевали, а Хильда, как обычно же, бранила их дребезжащим от волнения голосом. Мистер Вейр потребовал покоя и, закрывшись в кабинете, занялся текущими делами. Он прервался лишь на обед и успел закончить все к тому моменту, когда в дверь кабинета постучали, сообщив, что гостья прибыла.

Он вышел к ним – и сразу заметил, как преобразилось всё вокруг с появлением мисс Фоссетт. Все улыбались, окружив ее в гостиной, собаки виляли хвостами; она же, растроганная и сияющая, похожая на девочку в этом клетчатом пальтишке, старалась одарить вниманием каждого, не пропуская и четвероногих.

– Похвалите их: они сегодня славно поработали, – сказал мистер Вейр, глядя, как гостья ласкает собак.

– Вы ездили на соревнования?

– Нет, это была просто охота, без номерков и судей. Чистое удовольствие.

– А на кого вы охотитесь? – спросила она, чуть смущаясь.

– Обычно на зайцев. Кроликов здесь тоже полно, но по ним работают другие собаки, помельче. Видите ли, кролики имеют привычку прятаться в норе, и их непросто вытащить оттуда.

Она слушала с неподдельным интересом, таким редким и таким лестным для любого рассказчика, что подумалось некстати: из нее, вероятно, выйдет отличная жена. Милая, бесхитростная девушка, которая не будет забивать себе голову карьерой и прочей ерундой; терпеливая, с любящим сердцем – это видно сразу. Такой спутницы он желал бы для любого из своих сыновей. «Погуляйте в саду: погода отличная», – сказал он им после чая и втайне обрадовался, увидев, с какой готовностью подчинился Эдвин. Ванесса хотела присоединиться к ним, но Хильда по-женски мудро задержала ее, напомнив о делах.

Когда обе они покинули комнату, мистер Вейр встал у окна и долго смотрел, как гуляет по саду юная пара. Кто знает – может, именно сейчас решается их судьба? Эдвин что-то рассказывал, оживленно жестикулируя, а мисс Фоссетт слушала – маленькая, по плечо ему. Наивные, чистые души. Им бы прочь из города: купить дом на окраине поля, завести хозяйство. Эдвин бы выучился на ветеринара, раз так любит животных. Дожить бы, увидеть, как все у них сложится. Подумать только: самый младший из его детей вот-вот обзаведется собственной семьей!

– У нее ангельское терпение, – заметил Джеффри, подойдя к окну. – Слушать научные теории вместо слов любви – непростое испытание для девушки.

– Оставь их в покое. Каким бы он ни был, он еще утрет тебе нос, когда женится первым.

– Бедная, бедная миссис Эдвин Вейр.

Это было сказано издевательски, нараспев, и мистер Вейр нахмурил брови, но тут в саду появилась Ваннесса – и он забыл, что хотел сердиться. Она нырнула меж цветущих вишен, такая же легкая, кипенно-белая; одни лишь золотистые волосы мелькали средь цветов, пока она бродила там. А потом ветки раздвинулись, и она вышла вновь, запрокинув к небу лицо.

– Смотри: она явилась из пены, – засмеялся Джеффри. – Как Афродита.

Присев возле клумбы, Ванесса принялась срезать цветы. Неубранные волосы мешали ей, она перекинула их небрежно через плечо, и Делию этот жест наполнил почти религиозным трепетом. Должно быть, так чувствует себя человек, попавший в райский сад, где все просто, первоначально и нетронуто, где красота – это сама жизнь и нет нужды бахвалиться этой красотой.

Она сказала Эдвину: «Простите», – и устремилась туда, где была сейчас нужнее.

– Давайте я помогу.

На клумбе пестрели анютины глазки: бордовые, желтые, пурпурные. В каждом бутоне запечатлена была, как поцелуй, распятая тень – не то бабочки, не то человека, у которого и руки, и ноги были крылаты. Нарядные и почти лишенные запаха, цветы эти часто украшали родительский дом: отец не терпел сильных ароматов, кроме розмарина. Неудивительно, что сейчас, при взгляде на них, Делии вспомнилась прежняя жизнь – так отчетливо, что она внутренне содрогнулась.

– Это в столовую, – сказала Ванесса, передавая ей охапку срезанных цветов. – Пусть будет там и пища для ума.

Она поднялась, отряхнула юбку и со словами: «Ах, да, маки; чуть не забыла», – направилась в палисадник.

Это зрелище поразило Делию еще час назад, когда она подъехала к воротам: в парадном саду, чью зимнюю невзрачность скрашивали прежде только чахлые розы, стояли в полный рост, навытяжку, огромные маки. Еще никогда ей не доводилось видеть такое изобилие их, такое богатство цветов. Кто придумал посадить здесь это красочное воинство? Она догадывалась и потому боялась спросить. А Ванесса тем временем щелкала садовыми ножницами, бестрепетно, привольно врезаясь в сплоченные ряды, набирая много, всех расцветок: белые с солнечной сердцевиной; кроваво-красные, огненно-желтые, переполненные жизнью так, что едва не выплескивалось из чашечек. Наконец воскликнула: «Довольно! – или слишком много», [35] У. Блейк, «Пословицы Ада» (пер. С. Маршака). – и сделала знак возвращаться. У самого крыльца она порывисто нагнулась, сорвала фиалку и украсила ею волосы Делии, чуть коснувшись кончиками пальцев.

Не успела захлопнуться позади них входная дверь, как из гостиной, словно разбуженная сквозняком, полилась музыка: сначала пианино, похожее в граммофонном потрескивании на арфу, а затем женский голос, чистый и сладкий, как родниковая вода.

В гостиной собрались все, кроме Эдвина; три пары светлых глаз обратились к Ванессе, и она, то ли смущенная, то ли растроганная, окунула лицо в свой букет и не шелохнулась, пока не истаял последний аккорд.

– Я так ее люблю, – произнесла она с чуть суховатой, небрежной интонацией человека, не привыкшего говорить о чувствах; затем добавила, обращаясь к брату: – Это ведь твоих рук дело?

Тот не ответил и не изменил выжидающей, со скрещенными на груди руками, позы; лишь улыбнулся в ответ. А Ванесса, помедлив, отделила от своего букета самый большой алый мак и протянула ему. Затем повела взглядом по комнате, взяла цветок из охапки Делии и преподнесла его отцу все с той же торжественностью. Следом пришел черед тетки: ей достался белый мак.