Алиса Ханцис - И вянут розы в зной январский

Грейс замешкалась в приемной, которую они использовали как холл, и вошла в мастерскую вместе с Делией.

– Вы так и оставили эту комнату пустой? – удивилась она. – Тут же полно места. Или вы собираетесь давать балы?

– Здесь слишком холодно по ночам. – Ванесса сняла незаконченный этюд и убрала его с глаз долой. – Мы спим в кабинете. Но, думаю, летом здесь будет хорошо. Так что, если вас выгонят домовладельцы, приходите к нам.

– Ну а книги? – не унималась Грейс. – В этом углу можно устроить отличную библиотеку. Хочешь, я покажу тебе мебельщиков в Китайском квартале? Там очень дешево, можно заказать любую полку по твоему размеру.

– У нас все равно нет лишних денег.

– Делия, ты разве не устроилась телефонисткой? – Грейс перевела взгляд на нее.

– Я пока учусь. Если все будет хорошо, меня возьмут.

– Со следующего года она сможет получать сорок два шиллинга в неделю, – вставила Ванесса. – Больше, чем я.

При этих словах Делия смущенно улыбнулась и, чтобы сменить тему, начала расспрашивать Грейс о новостях. Фрэнки тем временем склонилась над ящиком с книгами.

– С каких пор ты увлекаешься первобытной культурой? – спросила она.

– Зря смеешься, – сказала Ванесса, разбирая свой злосчастный натюрморт: свободных стульев было явно недостаточно. – Иногда мне кажется, что у них не грех поучиться. Они не окружают себя излишествами и свободны от предрассудков.

– Не бывает общества, свободного от предрассудков. Даже у дикарей их наверняка полно. Женщине там не дадут стать воином, будь она хоть трижды Жанна д'Арк.

– Откуда ты знаешь?

– А вот давай проверим.

Фрэнки полистала «Аборигенов Центральной Австралии»; ощупью, не отрывая глаз от книги, отыскала стул и села.

– О, слушайте, – провозгласила она. – Тут есть про брачные церемонии.

Она начала читать, и Грейс с Делией, до сих пор болтавшие в другом конце мастерской, притихли. Слова отдавались эхом от стен: комната вдруг стала слишком голой, слишком большой. «Чувство половой ревности, – читала Фрэнки, – развито в племенах недостаточно, чтобы предотвратить всеобщие связи или обмен женами во время корробори. Тот факт, что за незаконное сношение виновный может быть предан смерти, не является доказательством наличия ревности».

По ту сторону стекла проплывало большое, грязно-розовое облако; а здесь, внутри, неуклонно темнело, и Фрэнки, горбясь, склонялась над страницами все ниже. «Когда девушка достигает брачного возраста, – продолжала она бесстрастно, как лектор, – то есть четырнадцати или пятнадцати лет, мужчина, которому она предназначется, вместе с двумя родственниками мужского пола, отводит ее в буш и производит операцию с помощью каменного ножа…».

– Простите, – пробормотала Делия и покинула комнату так поспешно, что никто не успел и слова сказать.

Какие мы дурочки, подумала Ванесса с раздражением. Ладно бы Фрэнки – с нее станется: вести себя вызывающе, читать что угодно вслух, не стесняясь; целоваться с Паскалем в их гостиной (Джеффри страшно высмеивал ее потом, когда все разъехались – ее и почему-то Эдвина; был абсолютно невыносим весь вечер). Но она-то сама о чем думала?

– Хватит, Фрэнки. Это чтение не для всех.

– Нельзя же быть такой впечатлительной, – отозвалась та, пожав плечами.

Тут опять хлопнула входная дверь, и спор угас, не успев начаться. Слышно было, как Делия говорит с кем-то; затем шаги приблизились, и вошел Паскаль, а за ним мистер Пирс. Визит последнего ее удивил: этот немногословный джентльмен казался далеким от артистического круга. Старший брат Грейс, интеллектуал, университетский преподаватель, дружил с ним – так, кажется? Как бы то ни было, она сумела не показать удивления и встретила его радушно. Что-то в нем ее привлекало: должно быть, та самая немногословность; строгость; четкость формулировок. Он обвел мастерскую быстрым взглядом и заключил:

– Настоящее орлиное гнездо.

– Эту студию строили для фотографа, – зачем-то объяснила Ванесса, чувствуя в глубине души неловкость за то, что все эти просторы достались ей так легко.

Книги были забыты, откупорена бутылка красного вина, которую принесли с собой мужчины, и все сели в кружок – все, кроме Делии. Пока наполняли чашки (у них не было даже стаканов – так воплотились неосторожные детские грезы о цыганской жизни), Ванесса заглянула в спальню. Эта комната была самой обжитой из всех: здесь стояли две складные кровати с дубовыми спинками, так удачно купленные по объявлению, а между ними – дешевый комод, служивший также умывальным столиком. На комоде, рядом с эмалированным тазом, громоздилась целая батарея пустых бутылок: перед сном Делия наполняла их горячей водой, чтобы нагреть постели. Ведение хозяйства давалось ей без труда, и это вызывало в душе смесь ревности, уважения и трудной, неумелой благодарности.

– Пойдем, – сказала Ванесса. – Тебя все ждут.

Делия, сидевшая на кровати, вздохнула.

– Они считают меня нелепой?

– Перестань выдумывать. – Она постаралась, чтобы голос звучал как можно тверже. – Ты слишком много значения придаешь мелочам. Ну, вставай скорее, пойдем.

В мастерской уже зажгли лампы, и она снова плыла маяком в темнеющем небе. Говорили об архитектуре: Фрэнки убежденно доказывала остальным, что прогресс не остановить.

– Еще пара десятков лет, – заявила она, – и в Нью-Йорке не останется ни одной виллы. Все будут жить в многоэтажках, нравится вам это или нет.

– Но мы-то не в Америке, – резонно заметил мистер Пирс. – И чем плохи виллы?

– Вы сами, наверное, живете в городе? – Ванесса присела на ящик с книгами, предоставив Делии единственный свободный стул.

– В Карлтоне. А что?

– Если вы не жили в богатых пригородах, вам трудно представить, каково это. Ты весь как на ладони, а они – такие консервативные, такие напыщенные. Там нужно быть как все: выгодно выйти замуж, обзавестись кирпичным домом с горгульей на крыше. Там запрещают строить деревянные дома, вы знаете? А если в воскресенье ты посмеешь ударить по мячу, тебя предадут анафеме. Нет уж, жить надо или совсем в глуши, или в таких вот караван-сараях, где никому нет до тебя дела.

Она поймала себя на том, что сказала слишком много, и поспешила остудить пыл глотком вина. Ей нравился его кисловатый вкус: это был вкус разудалых пирушек у Фазоли и артистических посиделок в Темпл-корте; вкус простой, вольной жизни.

– Муравьи-отшельники, – многозначительно хмыкнул мистер Пирс. – Неизвестный науке вид. Вы считаете, это нормально, что люди станут запираться по своим норам? Сможет ли человек остаться человеком, если не будет общаться?

Гуманист, подумала Ванесса. Да еще со склонностью к морализаторству. Неудивительно, что он стал биографом. Она хотела ответить, но не смогла придумать ничего достойного: сознание вдруг потеряло ясность, и ее начало клонить в сон. Наверное, стоило все-таки поесть, но аппетита по-прежнему не было, и она выпила еще вина. Вокруг говорили о чем-то – голоса шумели, как морской прибой. Она вновь начала думать о яблоке. Если оно падает на голову, рождается открытие; но что должно упасть, чтобы этим открытием стало само яблоко?