Лара Галль - Буквенный угар

Подошел какой-то смешной дребезжащий автобус, и всех пассажиров куда-то повезли.

Не сразу спросила — куда. Оказалось — немного в сторону от того места, в которое направлялась я.

Водитель, поняв из моего лепета, что еду не туда, остановился.

Тормознул проезжавшего жигуленка и, наскоро что-то объяснив шоферу на мужском языке, умчался, позвякивая жестянкой автобусика в рыжей пыли грунтовки.

Я села в старенький жигуль. Белесый шофер смахивал на маньяка нарочитой пресностью и безликостью. Но мне было все равно.

Он и правда стал ко мне клеиться. К сильно беременной. В одной сандалии с книжкой в руках. Дурак.

Но его быстро привело в чувство случайно выясненное знакомство с моим свекром.

О, мужской мир! Загадочный и непредсказуемый!

Приставать с настырными нежностями к выбравшейся из аварии беременной женщине — можно. Но если ты знаком с отцом ее мужа — нельзя. Ну просто законы Мёрфи и следствия из них…

Как бы то ни было, мы с ребенком выжили в той аварии.

Остался лишь липкий страх. Он впился в кожу от корней макушечных волос до смешно поджатых мизинцев на ногах. Словно души погибших в той аварии дохнули жутью умирания на нас, уцелевших, и эта испарина смерти никак не сойдет с наших лиц…

На память о том касании смерти у ребенка осталось «везение» случайных травм.

Сталактит в пещере рассекал кожу на голове до белой кости.

Падение с турника на детской площадке вызывало сотрясение мозга.

Ободранная коленка распухала раной на два месяца чисток и перевязок.

Поход на каток оборачивался выбитой коленной чашечкой и двумя месяцами гипса.

«Дух смерти преследует дитя», — авторитетно заявляла бабушка, истово отмаливая, заслоняя, отводя незримое зло.

Дитя морщилось, я молчала…

На все вопросы есть доступные, четкие, неправильные ответы.

Мне нравятся ответы, которые как отсветы.

Как знание, которое четко во сне и испаряется с первой сменой декораций пробуждения.

Маленький затаившийся комочек в животе проигнорировал сроки прибытия в мир. Миновала сороковая неделя и даже сорок вторая, а детеныш не просился наружу.

Меня отвезли в роддом.

Меня наблюдали и кололи синестрол.

В ночь, когда начались схватки, роддом планово закрыли на сутки для приема рожениц, и в родзале на «арене» я была одна. Размягченные отсутствием других пациенток акушерки были со мной милостивы.

Меня обихаживали, как свою.

Все произошло быстро, роды были вторые, и боль была вполне сносной.

Акушерка быстро замотала кричащую девочку в кукольный сверток и, оглянувшись, нет ли поблизости доктора, ловко приложила ребенка к моей груди.

«Пусть поест своего», — пробормотала.

Маленькие десны четко знали, что делать, крохотный насос заработал с восхитительным ритмом. На красненьком личике читалось блаженство.

Мне тоже было кайфово. Такое чувство возникало потом только однажды, когда я впервые попробовала абсент.

Этакое благодушно-грустное расширение души и сознания…

«Хорошая девочка, четыре кило, пятьдесят два сантиметра», — похвалилась акушерка.

«У кого девочка? — подумала я. — Роддом же закрыт, я тут одна, а у меня должен быть мальчик».

«Только пересидела малёхо, „гармошки“ на пальчиках и на пяточках».

Я перескочила через выдох и вдохнула дважды. Значит, у меня родилась девочка. Не мальчик. Девочка. Мальчик у меня не родился. Родилась девочка. «Интересно, — подумала я, — опять девочка». И уснула.

Девочка словно подслушала мои мысли. Года в три мы впервые спросили ее: «Что тебе подарить на день рождения?» — «Грузовую машину», — сразу ответила она.

Маленькая ужимка судьбы. Ее принимали за мальчика первые восемь лет, стоило надеть шорты или джинсы вместо платьев-сарафанов.

Но потом вдруг, лет в десять, в преддверии касания луны, нежное нескладное личико осветилось женственностью.

Однажды мы пришли на утренний детский спектакль. В фойе пожилая дама наблюдала за моей девочкой и, улучив момент, обратилась ко мне: «Вот ведь девочка некрасивая — а глаз не отвести, так хороша!».

Она и впрямь такая — глаз не отвести.

Каким-то крылатым изгибом посажены ресницы.

Какой-то неуловимый трепет мерцает под очень белой кожей.

Так мило и неровно складываются губы, как у пухлого младенца во сне.

Нос — вот тут самое интересное. Нос бесформенный, как испеченная до истомы картошка. Но из-за него это личико хочется рассматривать без конца, чертя траектории от синих глаз к нежным вискам и вниз — к умилительному носу, и удерживать себя, чтобы не чмокнуть его тут же.

Первая ее школьная любовь, Митя, говорил: «У тебя нос как котлета, его хочется съесть».

Так странно с этим Митей — самый был популярный мальчик в десятых классах, девочки бросались на шею и тащили в постель сами, соперничали за право переспать с ним. «Я трахалась с Митей» — это заявлялось барышнями гордо и вызывало немедленную зависть.

Митя запал на мое нескладно-нежное пятнадцатилетнее дитя сразу же, как перешел к ним в класс. Сел за соседний стол и весь урок просидел боком к училке, не сводя глаз с пленительного лица.

Выполнив все обычные кульбиты брутального восторга (подравшись на виду объекта обожания, спрыгнув с пожарной лестницы, напившись на школьном вечере и даже накурившись травы), Митя наконец набрался смелости и предложил… дружить.

Именно что. Вяло снисходя к домогательствам шалых девок, с моей девочкой он умудрялся быть мальчишкой.

Безбашенным, обаятельным, задиристым пацаном.

И они дружили.

В кино ходили.

В парк.

На пляж.

В пиццерии покупали самую навороченную пиццу с двадцатью начинками и придирчиво выковыривали нелюбимые кусочки расплавленной мозаики.

Оливки — фу, перец — брр…

Намучивши вдоволь бедную еду, кидались друг в друга кусочками маслин, перчиками чили, кружками салями…

Он игнорировал родителей — она объясняла ему, почему они такие идиоты.

Он ненавидел сестру, которую ломало в очередной попытке соскочить с иглы, — а мой ангел, сигареты в жизни не нюхавший, рассказывал ему, как трудно наркоману в ломке, что сестру надо поддерживать, раз она пытается «соскочить», и каждый раз верить, что у нее получится, хоть сто раз до этого не получалось.

Митя вдохновлялся ее надеждой, ее небесной какой-то нежностью к людям и… прикончив пару жестянок слабоградусных коктейлей, шел на дискотеку с кем-нибудь подраться, ну и… сами понимаете.

Я слушала взахлебные дочкины «отчеты», качала головой: «Суб-ли-мация…».

Не знаю, чего стоило его мальчишескому сердцу и уму так полярно развести для себя чистое обожание моего ангела и гормональный ураган и стресс, избываемый с другими. Она все знала, но не ревновала, а сочувствовала.