Лара Галль - Буквенный угар

Мне это запало в самый центр сознания. Изменило что-то в моем истовом обладании детьми. Это вопрос притязания на их самостоятельность. Благополучную ли самостоятельность или не очень — не суть. Она должна быть безусловно.

Вынашиваю свою вещь о Вас. Вы ее узнаете сразу. Я к Вам отношусь очень бережно, потому что тот маленький мальчик из Вашей книжки — это я. И этот взрослый, красивый и умный мужчина, запертый в своих представлениях и чужих манипуляциях, — это тоже я. Только бывшая. Но еще помнящая.

Знаете, мне часто слышится в Ваших словах мотив: „Я знаю, я плохо делаю, надо вот так делать, это правильное как я — так плохо и неправильно“.

Мне все хочется сказать Вам, что, если бы люди могли поступать иначе, они бы поступали иначе.

Но они не могут. Их хватает только на то, на что хватает.

Поэтому не стоит винить ни себя, ни их. И не надо себя укладывать в тиски „долженствующих“ чувствований и отношений к близким. Иначе Вы себя изведете. Что чувствуете, то и чувствуете. Не заставляйте себя. Поверьте, эти перемены произойдут сами в Вас, когда душа Ваша начнет исцеляться. А она начнет.

Хранить в себе желание изменить ситуацию и отношения надо. Но надо и признать свою неспособность повлиять на это попытками изменить и обличить ближних.

Не мучьте себя виною. Вы не виноваты. Они — тоже.

Ужели Вы, как я, во всем стараетесь увидеть соотнесения с собой?

Лика.

P. S. Из-за того, что я случайно удалила письмо с Вашим адресом и выбросила упаковку от бандероли, где этот адрес тоже был, я услышала Ваш голос.

С удовольствием бы с Вами поговорила. Если бы не смущалась.

У Вас голос совершенно бесподобный. Бедные тетки вокруг Вас — все время под чарами. А Вам — все не такие! Ну, или такие, но на время…».

Он успел сказать по телефону, что поражается самой возможности такого совпадения со мной и суеверно надеется, что это чудо не рассеется в одно мгновение, как мираж. Потому что в реальности представить такое уже невозможно. Потому что возраст. В этом возрасте овдовел его отец и через семь серых лет покинул мир. Значит, думает он, и ему недолго осталось…

«…Игорь, дорогой!

Возраст…

Нет, Вы не Ваш отец. Совсем.

У Вас другие сроки и задачи.

Другое время.

Вы накопили такие качественно иные запросы, что жизнь Ваша вряд ли исчерпана и близка к завершению.

Вы еще и не жили-то толком.

Пробовали. Попадали. Попадали мимо. Разбирались. Избывали. Нарабатывали. Это тоже формы жизни.

Но Вы еще никогда не жили с ощущением покоя, который подобает Вашему достоинству.

Значит, это придет. К иным такое никогда не приходит, потому как не по запросам. Иные живут в этом изначально. Иные обретают после мытарств и осознаний.

Не стоит переживать, что феномен совпадений может рассеяться.

Он есть — разве тому нужны подтверждения?

Даже если исчерпает себя общение — это не может отменить самого факта душевной схожести и родства.

Будем хранить то, что есть, а не то, что могло бы из этого выйти, и не бояться того, что все на свете кончается.

Лика».

Благие намерения…

Могли ли мы остаться на том же уровне сердечной дружбы?

И зависело ли это от нас…

Боялась ли я тогда, что могу влюбиться вновь, еще не оправившись от бессилья прежней любви?

Не знаю.

Время отказывается быть линейным, когда я думаю об Игоре. Словно он был всегда. С самого начала, с самых первых моих осознаний мира и людей, он был во мне. А теперь он обрел имя, электронный адрес и желание разговаривать со мной.

Вдруг перестала быть одна. Смешно, право, семья, друзья, несчастная любовь — а вот всегда была одна. Появился он, и я перестала ощущать пресловутое внутреннее одиночество. Именно внутреннее.

Благословенный мираж… Я была счастлива…

«…Представьте, Игорь, сегодня моя сестра прислала записочку, что издатель, заинтересовавшийся моими рассказами, куда-то пропал. Так интересовался, планировал, жаждал знакомства — и вот пропал, и все тут. Она очень переживает. А я нет.

Ужас какой-то, у меня начисто пропало тщеславие. Я ужасно боюсь превратиться в какую-то ханжу без всяких человеческих амбиций и трепетов. Знаете, я вспоминаю свои молитвы лет в пятнадцать-шестнадцать.

Тогда, впечатлившись переживанием царя Соломона, просившего у Бога не богатства, не славы, а мудрости, я тоже так помолилась.

И я сразу честно в себя посмотрела, не жаждала ли „побочных эффектов“ в виде богатства и славы.

Нет, не жаждала. Мне именно что хотелось такой вот теплой, сбалансированной мудрости, которая избавила бы от расхожих тупых истин, царивших в моей среде, я от них задыхалась.

Нет, были и в моей юношеской среде „звезды“, были подвижники, чистые и горячие люди. Но мало. И на всех катили бочку.

Ну вот, на соломонову мудрость не покушаюсь, а все-таки радуюсь, что отвечена была моя молитва тогда — обрела такой взгляд на вещи, как мечталось. И тогда же, заметив за собой, что тщеславна, помолилась о том, чтобы не быть таковой. Просто потому, что знала: не будет страсти неутоленного тщеславия — не будет лишней боли.

Так вот порой оглядываешься назад и понимаешь: Бог некоторые наши молитвы принимает всерьез. На слове ловит.

Знаете, как приятно с Вами говорить о таком вот, о чем не с каждым можно?

Даже если Вы сейчас не поймете верно, Вы угадаете, правда?

Лика».

Он ответил мне. Мне нестерпимо жаль, что я не могу привести здесь его слов.

Потому что это его слова. Они родились у него, как рождаются дети, и радость моя от них была не меньшая, чем от родившихся у меня детей…

Я смогла написать ему лишь:

«…Наверное, единственно верным ответом на Ваши слова была бы фонтанирующая немота, когда только глаза сияют и смаргивают слезы…

Я знаю и всегда знала, что такая острая любовь есть, когда соитие выводит на предел единения, дальше которого только иное измерение всего…

И мостик к дневному бытию возможен лишь такой, какой возводили Вы, движимые предельным тактом, почти невозможным в человеке обычном…

Я все это откуда-то знаю, хотя у меня никогда так не было…

Но я рада, что это было хотя бы у кого-то…

Каким злым промыслом мутирует это диво двоих, вырождаясь в пошлое прошлое… наверное, это зависть богов…».

Он просил еще рассказать что-нибудь о Швеции, и я написала вот это.

Эта дама пришла в наш маленький пансион для туристов в пригороде Кольмордена и пригласила всех к себе домой, посмотреть ее картины.

Дама — художник. Вернее, она стала художником после психической травмы.