Лара Галль - Буквенный угар

И только тебе моя душа впору. Как кольцо. Как Золушкина туфля. Меня выточили из твоего ребра.

Не бойся, моя радость, мое подернутое пеплом сердце, я не перегорю.

Это пламя внутри, от которого меня второй день бьет дрожью, оно просто уймется и будет гореть ровно. Просто пока оно так радуется, что ему дали возможность жить и гореть. Оно еще очень молодое — это пламя. Оттого буйное. Оно еще не знает — как надо. Но оно способное и быстро научится.

Лика».

«…Сегодня проснулась со вспухшими губами, будто целовалась всю ночь… но всю эту неделю до следующего понедельника сплю одна. Так раньше было с губами, до замужества, когда снится поцелуй, просыпаешься, а губы алы и усталы, как будто в поцелуе засыпала, а не приснился этот поцелуй. Я вчера вдруг поняла: ведь ты, по сути, женат. „Гостевой“ гражданский брак — все равно брак. То есть я же знала всякие детали от тебя, но как-то они провалились куда-то. Ты есть. Ты заслонил собой все. Бредила только тобой, забыв обо всем. А теперь вот декорации и действующие лица выступили из темноты — и нельзя их не видеть…

Я попозже еще напишу, если смогу.

Если вдруг я не смогу справиться с собой до дня твоего рождения (послезавтра), то, наверное, надо предупредить тебя, что в воскресенье тебе домой принесут одиннадцать светлых роз от меня. Посыльный должен быть мужчина. К букету будет приложена карточка.

Если тебя не будет дома, цветы оставят у двери. Если тебе нужно придумать версию объяснения, у тебя есть время. Прости».

Через два часа, стараясь успеть до того, как он прочтет и ответит, написала:

«…Гор, хороший, если ты прочитал то, другое письмо первым, прости меня за него, хорошо?

Струхнула, спряталась, написала тебе и отключилась, как сознание потеряла.

Очнулась через два часа. Так что „переболела“ я свой „шок“ во сне. Тебе, наверное, не понятна вся эта пугливость моей души, да? Не вдумывайся, это женская избыточность.

Ты любишь „Доктора Живаго“? Я очень люблю. Помнишь, как ни отводила их жизнь друг от друга, судьба укрыла их в себе хоть на какое-то время? Тьма не совсем тьма с того момента, как мы увидели друг друга.

Радость моя, созвучие мое, „сто лет подпираешь ты небо ночное плечом“.

Фонарщик проснулся ли, нет ли — обойдемся без него.

Ты — есть.

И вот, я думаю, скорее всего, никто не обратит на нас внимания, потому что этих вибраций большинство людей не улавливает. Так неслышим всем ультразвук.

Мне нельзя давать твой телефон, мальчик мой умный и нежный. Просто нельзя. Потому что я дурочка, я не умею думать. Особенно сейчас, когда растворилась в тебе всеми мозгами малыми моими.

Знаешь, у меня со старшими детьми очень другие отношения, чем обычно с детьми у всех бывает. Я рассказывала им о тебе, еще когда мы начинали общаться. И они меня чувствуют очень. Когда я болела три года тем человеком, старшая все знала и очень мне помогала справляться с собой. Потому что у нее взрослое сердце. И она понимает разницу меж мной и Сережей остро. Эта разница — пропасть. Брак — канатоходство. Но мы виртуозы. Он ради меня, я ради… ради всех. Или из вины нелюбви.

Я благословляю то время, когда он уезжает и мне не нужно играть в жену. Так тяжело принимать любовь человека, когда ответить нечем. Я становлюсь не собой на это время. И облегченно вздыхаю, когда он уезжает.

А он тоскует столь яростно, что мне стыдно. А когда я завожу разговор о том, что он свободен распоряжаться своей жизнью и если встретит свою любовь, то я не буду против, он очень просто реагирует: „Таких, как ты, нет“.

…У нас идет роскошный дождь. Тебя не будет в моей почте сегодня. А я перешлю себе твои вчерашние письма. Получу и буду читать — какая я умница бываю, право!

Ты смотрел фильм „Медвежий поцелуй“? Там все вышло не как обычно в сказках. Не медведь обернулся принцем, а принцесса обратилась в медвишку. Это нынче тенденция для принцесс — мутировать в троллих (как в „Шреке“) и медведиков. Тоже новый выход, а?

На самом деле старый — следовать за мужчиной, трансформироваться в его образ — есть единственное женское счастье, по-другому не бывает. Вот только эта способность к трансформации дается один раз, и потому отчаянно надо совпасть в выборе…

Ты чувствуешь, как и я, что нам не нужно ничего предпринимать? Как бы ни вскипало сердце яростной нежностью? Это тот случай, когда надо предаться недеяниям. Слышишь? Ты чувствуешь то же?

Там, где нет места уже ничему, рождается символ, открывающий собой новый мир. Тот, что для нас.

Жить на разломе, зная, что ты есть, мучительно. Но это лучше, чем жить на разломе и не знать, что ты есть.

Мое „люблю“ — тебе, лучший из мужчин. Нет. Единственный мужчина. Других просто нет.

Лика».

«…Страшно мне тебя терять, Гор. Вот ведь не видела тебя ни разу, а знаю и люблю до донышка. Мыслимо ли?

Гуляла стремительным шагом, на проспекте увидела скорчившегося старика. Наклонилась, спросила: „Вам плохо?“

Он не мог говорить. Подошли еще двое, парень высокий такой. Я достала телефон — вызвать скорую, они тоже. Сейчас вызов не 03, а 112. Парень дозвонился, рассказал, куда приехать.

А старик говорить не мог, потому что у него под шеей — дыра. Видимо, оперировали трахею. А плохо стало с сердцем. Парень потом меня отправил идти по своим делам, а сам со своей девушкой остался ждать скорую. Они были похожи. Лицами и волнами.

Я шла и плакала. Так были бы похожи мы с тобой. Мы бы одновременно начинали говорить одно и то же. Одновременно показывали бы рукой на увиденное и похоже восклицали…

Я шла и молча говорила Богу: „Я не буду с Тобой говорить, пока Ты сам не заговоришь со мной!“

Я знаю все „нельзя“ наперечет. И первый раз в жизни готова их не то что отринуть, но даже в расчет не принимать…

Гор, если мы не увидимся здесь никогда, оставь мне знак ТАМ. Я тебя найду. Или ты меня найди.

Лика».

Он прочел письмо об одиннадцати розах. И обмер.

Я поместила его в ситуацию, когда он должен ЛГАТЬ.

Той женщине. «Женщине-уик-энд».

И что бы он ни сказал, все равно не поверят.

Потому что такого в его жизни НИКОГДА не было.

Поэтому он попросил, если еще не поздно, отменить заказ.

Отменила.

И заодно — отменила себя.

Меня всегда мучила несоразмерность моих порывов и ответных реакций.

В этот раз диспропорция выглядела примерно так: я несу на алтарь жертву всесожжения, радостно и мучительно. Приняв условие, что за счастье надо платить всем, если хочешь его залучить.

Он, пугливо оглядывая жертвенную процессию, съеживаясь от мощного дыхания истовости, говорит: «Тише, увидят, услышат, как я буду потом жить дальше?»