Лара Галль - Буквенный угар

Внушить себе, что придумала его, приснила себе.

Переболеть и выздороветь, чтобы не текла кровь из головы.

Первые месяцы они просто дружили.

Она ходила по краю легко, как слепая. Он был для нее жителем Олимпа, которому внимала и восхищалась.

Чтила его возвышенно и отстраненно — апологетка и идиотка в одном лице.

И оказалась не готова к тому, что он так волнующе красив и так бесспорно мужественен.

Хотя, нет, это ни при чем — полюбила бы его, будь он толст, лыс и безобразен.

Приговорена была к этой любви, и приговор был приведен в исполнение…

Теперь этот абрис шероховатой щеки в полупрофиль ранил взгляд.

И голос его был как шероховатая небритая щека…

Всегда хотелось легонько провести пальцем по этой шершавой поверхности.

И при мысли об этом в голове перестукивались строки Сапфо: «Богам равным кажется мне по счастью человек, который сидит к тебе близко-близко и, обращенный к себе, твой слушает голос».

Странную бесчувственность, почти стерильность ощущала она при случайном физическом касании. Любовь к нему никак не соприкасалась с желанием обладать. Словно она еще мала и ничего не знает о взаимодействии полов, а только испытывает необъяснимое притяжение…

Спасалась от этой любви по старому бесполезному рецепту: с глаз долой — из сердца вон. Но видеться приходилось все равно — общий социум, куда от него.

Он был подчеркнуто внимателен к жене, она влюбленно смотрела на мужа.

Она шифровала свои действия, но без всякой жалости к себе не расшифровывала его взгляды, слова, жесты, и все эти хлопоты были бесполезны, любовь терзала ее, подстерегая и заставая врасплох.

Сколько сил уходило на то, чтобы перемолвиться парой дежурных фраз по телефону, ничем себя не выдав, преодолевая жгут чувств, захлестнутый вокруг горла, никто не знает.

«Господи, если у него все так же — то это почти счастье! Нет, нет, конечно, у него не так. Ему по силам и по нраву сдержанность, и он живет тысячью других дел и лиц».

— Почему всегда только банальность и пошлость? — однажды спросил он, тоскуя по другим измерениям отношений.

Почему, почему — потому. Искушение, испытание, все — борьба, все — победа.

Грустно, когда твою тоску по родной душе называют искушением.

Грустно, что всех нас раздали кому-то в пожизненное пользование и не вплести в этот сюжет другую женщину, другого мужчину, не порвав основную канву.

Это нельзя начинать. Нельзя развивать.

Потому что будет больно другим.

Потому что никто не поймет.

Потому что пошлость и банальность только и выжидают момента.

Момент — вот ее ключевое слово.

Ей хотелось острого счастья момента.

Просто идти с ним рядом, не видя вокруг ничего и никого.

Просто услышать «я больше не могу без тебя».

Просто он вдруг позвонит ей ночью и спросит: «Ты спишь?»

Да, такой вот манифест написала тогда себе.

Такой вот некатегорический неимператив…

Заливалась слезами, конвертируя чувства в буквы.

Становилось ли легче? Нет. Но всякий раз понемножку вырастала из тесной этой любви. Жаль, что не так быстро, как Алиса, кусающая от чудесного гриба…

«…Знаете, Игорь, когда концентрация боли слишком мучительна для жизни, но еще недостаточна для смерти, подойдет что угодно, чтобы развести ее, сделать боль менее насыщенной.

Потому что сделать концентрацию более насыщенной, довести ее до критической массы самому — невозможно.

Вы пишете, что не смогли жить с женщиной, которая Вас не любила, и Вам странно, что мой муж живет со мной.

Видимо, он думает, что любим. Потому что с ним обращаются как с любимым. Это не игра с моей стороны. Это такая жертва чистая — пусть хоть кто-то будет счастлив в неведении.

Нет, конечно, и у него есть всякие сомнения и мучения, сопутствующие сомнениям, но они есть и у тех, кто любим без затей и заморочек…

Вы говорите: „Не могу жить в нелюбви. Мне нужны нежность, забота, внимание“.

Но нежность, забота и внимание — это и проявления любви, и сами по себе существующие вещи.

В моем арсенале это самые задействованные вещи, даже в отношениях с теми, к кому равнодушна. Это просто часть меня, которая постоянно эманирует, — и все.

Похоже, Вас заинтриговал человек, которого я полюбила.

Он слишком старался совместить несовместимое.

Знаете, он всегда очень любил свою жену и не мыслил влюбиться в кого-то еще.

Даже когда признавался мне в любви, сказал, что жену его это чувство нисколько не отменяет, он ее любит по-прежнему — как жену. А меня по-другому. Но „очень немыслимо сильно“.

У меня же психология гадкая. Я в списки не вхожу ни под каким номером.

Или я, и только я, — или никак, и не надо мне ничего.

И больно мне было главным образом от этого. Невозможность облечь любовь в материю тел — боль от этого была по порядку второй.

Вот Вы пишете, что если Вы вне тактильных отношений с любимой женщиной, то можете испытывать абсолютную, Божественную любовь, желать счастья и даже помогать семье — мужу и детям любимой, без всяких претензий.

Вы умница — все правильно расставляете.

Именно поэтому мы и руки себе за спину сводили (когда я говорю „тактильные“, я имею в виду обычное касание — то есть даже коснуться руки мы не решались).

И практиковали „Божественную любовь“ к спутникам друг друга, и задыхалась я от того, что порой это казалось невыносимо пошлым…

Он дружит с моим мужем. И не смеет предать эту дружбу. Чертово благородство…

Спасибо, что вспомнили Бердяева. Это правда, что самое тяжелое и мучительное — не неразделенная любовь, как обыкновенно думают, а любовь, которую нельзя разделить.

Нельзя. Именно что нельзя. И точка

Свои тексты об этой любви я писала „по горячим следам“. Чтобы хоть куда-то сбыть…

Считается, что противоречие между жизнью и смертью можно преодолеть только духом.

Тогда противоречие между телом и телом можно преодолеть только любовью. В этом смысле Эрос и Танатос всегда вдвоем, не правда ли?

Лика» .

«…Простите, Игорь, что не сразу отвечаю.

Знаете, мне кажется, что я исповедую верность не только ради мужа — человека, который ее достоин, но и ради себя.

Ради своего равновесия.

Поэтому это не бремя и не несвобода. Это режим существования, выбранный добровольно, исходя из некоего оптимума.

А может, эта нравственная установка еще просто не подвергалась настоящим искушениям…

А вот с мужем моим случилась однажды беда — случилась у него близость с одной бывшей пассией. Я бы и не знала никогда, да он сам решил рассказать обо всем спустя семь лет после самого „события“.