Лара Галль - Буквенный угар

Я онемела. Одна мысль била наотмашь — я его не люблю, но при этом уже на ментальном уровне отсекаю возможность измены, а он любит меня до задыхания и при этом повелся на связь при случайной встрече. При том что в интиме у нас — полная свобода поиска и воплощения фантазий.

Года три я болела этим. Горевала отчаянно. Но мстить — не было запала совершенно.

Уйти хотелось. Но не от него. А вообще. Уйти — чтобы не было меня нигде…

А потом та женщина умерла. Ей было всего 35 лет. Рак женский какой-то.

У нее осталось две дочки, отец их бросил сразу же после смерти матери, заявил, что они неизвестно чьи дети, что вообще-то так и есть…

Я никогда не видела эту женщину. Когда-то давно она была Сережиной невестой и стала первой его женщиной. Потом он отменил помолвку, узнав, что она „гуляла“ со всеми парнями, пока он учился в институте в другом городе.

Спустя много лет они увиделись в гостях у общих друзей…

И вот она умерла. Девочек ее забрали к себе бабушка с дедушкой. А я чувствовала себя виноватой в ее смерти. Мне казалось, не горюй я так сильно — она бы жила…

Поэтому я упросила мужа передавать ее детям немножко денежек каждый месяц, что мы и делали через людей.

Когда та женщина умерла, исчезла и моя недоуменная боль…

Знаете, я была на ее могиле. Белые хризантемы подарила ей.

Когда-то в юности мне попались стихи, вкрапленные в повесть о подростках. Ни автора, ни названия повести не помню. Но стихи о цветах помню до сих пор. О хризантемах там было: „Хризантема, жизнь моя больная, скомканная белая струна…“. Такой была ее жизнь. Думаю, она обрела покой.

Вы спрашиваете о том мужчине, которого я полюбила.

Тут, видите ли, „доступ к телу“ исключался не только мной, но и им самим с самого начала.

Вся бедная история моей рваной любви втиснута в три рассказа, но такие вещи вряд ли лежат в круге Ваших литературных предпочтений.

А моя история замужества — документально-исповедальная — буквально запротоколирована в рассказе „Хрупкие пределы обитания“.

Прощаюсь на этом.

Лика».

«…Здравствуйте, Игорь.

Я не сплю обычно до трех-четырех утра.

Спасибо, что спрашиваете о том случае с изменой мужа…

Он был сильно пьян. А старая любовь порой так романтично напоминает о себе…

Я помню, каким он тогда приехал домой — совершенно разбитым. И очень долго был не в себе, все порываясь о чем-то поговорить. Позже признался, что боялся: я брошу его тут же. И не рассказать он не мог — мы все друг другу рассказывали. Если Вы читали „Медею“ Улицкой, там у Маши был такой брак. Они друг дружку чувствовали и понимали. Только у нас договора о взаимной сексуальной свободе не было. Мы сразу исключили это. Все другие тела — чужие, такая установка, да.

Пусть я не люблю его, но мы одинаково реагируем на многие важные вещи и раздражители. Знаете, есть такие генетические перекрестья, когда узнаешь именно кровное сходство? И это такое сходство, которое отделяет вас двоих от остального мира, реагирующего на то же самое совсем по-другому. Это родство — тоже подвид любви.

Но это не та любовь, которая любовь и которая в моей юности случилась однажды. Впрочем, если Вы прочли „Хрупкие пределы…“, Вам не надо больше объяснять.

Тогда случилась любовь. И я не смогла уехать с ним. Все вокруг твердили, что делать нечего, у вас — любовь, надо решиться.

Но я не могла — у него трое малышей. И хотя он был гигант и мог обеспечить жену и детей хорошо, я не могла, понимаете? Не могла.

Если бы я знала тогда, насколько редкая эта птица — любовь. Она не привыкла, что от ее даров отказываются.

А если бы знала? Не уверена… только острей бы еще была боль, пожалуй…».

…Мне двадцать лет, я больше не могу жить дома, не хочу, я должна уйти, не важно куда.

Мне нужно уйти так, чтобы надо мной простерлась другая юрисдикция, не родительская, поэтому я уйду замуж.

Я уйду с первым, кто позовет меня в свою жизнь. Потому что я все равно никого не люблю, кроме…

Кроме того, кого любить не показано по всем критериям здравомыслия.

Он женат, старше меня на десять свершившихся лет, у него дети. Маленькие дети.

Мы расстались год назад, так и не став друг другу Мужчиной и Женщиной…

Вот беда, меня нельзя показывать взрослым мужчинам. (Сверстникам что, они даже разговаривать со мной не решаются — я непоправимо умная идиотка). А нормальные взрослые мужчины быстро чуют мою бесприютность и протягивают руку. Но я — чума, мной легко заболеть, выживают только вакцинированные.

Уставшая быть собой, я разыграю пьесу под названием «Семья». Пока буду играть — буду этим жить.

Молчаливый обожатель Саша старше меня лет на семь, у него светлая малолитражка и трехкомнатная квартира. Можно уйти в его жизнь и жить там. Я потеряю себя в кулисах чужих декораций, мне станет легко-легко.

Вечно робеющий Саша чувствует мои вибрации и, отчаянно смелея, говорит:

— У тебя очень красивая талия, я так давно мечтаю положить руки тебе на талию.

— Ну так положи, — лукаво улыбаюсь я.

Он шагает ко мне и, нерешительно примерясь ковшиками ладоней, пристраивает свои вытянутые руки. Мне смешно.

— Теперь ты успокоился? — насмешливо спрашиваю я.

Он неожиданно выпаливает:

— Я успокоюсь, когда ты согласишься выйти за меня замуж!

— Ну хорошо, — тон мой весьма обыденный, — я выйду за тебя замуж.

Он верит сразу же, но не рискует даже поцеловать меня. Только говорит, что знает — я не люблю его, но это ничего, он все сделает, чтобы я его полюбила. Боже мой, ну что, что он может сделать?! Мне не нужна любовь, эта болезнь, этот плен, я так устала, что душа моя впала в летаргию, я не хочу никого любить, мне надо куда-то пристроить свой муляж, свою опустевшую оболочку…

Дома я говорю всем, что выхожу замуж. Паника и ор, укоры и доводы, они его совсем не знают, на свадьбу не придут, делай как хочешь, но мы — против.

И тогда приезжаешь ты. По каким-то делам.

Я захожу в дом и вижу: ты сидишь на ступеньке, у тебя родные глаза. Притягательный флер чужого взрослого человека, а глаза — родные. Мы с тобой — очень дальние родственники. Смешно сказать — я прихожусь тебе четвероюродной тетей! А ты старше меня на два года.

И мы не виделись года четыре.

В прошлый раз ты приезжал за лекарством для бабушки, потом я провожала тебя на вокзал. Мы ехали в троллейбусе, смеялись, стеснялись, вытягивали вибрирующий разговор — и забыли купить копеечные билеты. Мы оказались в случайной нише жизни, мы нравились друг другу, и в этой борьбе смущений не заметили охотника за живым товаром. Он называл нас: «Молодые люди!» — не желал довольствоваться молчаливым взиманием штрафа, стыдил нас пафосно, а меня тошнило от пошлости сюжета.