Юрий Мамлеев - Том 2. Последняя комедия. Блуждающее время. Рассказы

Когда профессор работал, писал за столом, она никогда не мешала ему, располагалась под настольной лампой, дремала и внутренним глазом помогала ему. Иногда движением лапы одобряла его манускрипты. Некоторым недостатком было отсутствие человеческой речи, но профессор по своему характеру был весьма тяжеловат и молчалив и не страдал поэтому от такого отсутствия. Главное, что эта кошка, эта Мурлышка, не только любила его, но и вносила в его душу странный покой. К тому же она иногда вдруг взглядывала на него совсем по-человечески и влюблённо. Ему даже становилось страшно от такого взгляда, тем более он вспоминал, что кошки, как считали в древности, были в дружбе с богами.

Когда «она» присутствовала — ему казалось, что в мире не произойдёт ничего страшного, а если в конце концов что-то и произойдёт, например, собственная смерть, то мерцание глаз кошки и её мудрое примирение с силой природы уведёт его душу в более или менее благополучное, тихое, пусть и мудрёное место. А мудрость Валентин признавал.

Поглаживая Мурлышку, он решил:

— Кате — нет, кошке — да!

Сначала он сам немного испугался этого решения. Ведь он где-то любил Катю и был по-своему привязан к ней. Поэтому Валентина испугала неординарность такого решения, его даже загадочность, дескать, вот те на, променял человека, тем более женщину, на кошку.

«Не сошёл ли я тихонечко с ума», — подумал Валентин и взглянул на Мурлышку.

Но потом взял себя в руки и тут же подвёл логику, чтоб успокоить себя:

— Ну, во-первых, Катя слишком шумна и суетлива, — он вздохнул. — Во-вторых, можно, в конце концов, найти другую Катю, а где я найду такую Мурлышку?! Кошки разные, а эта особая, какая-то запредельная, не отсюда. Кстати, вчера ведь я видел такое… такое… что если б не Мурлышка, у меня был бы истерический срыв. Наконец, если б я нашёл такую же Катю, как Мурлышка, хотя бы частично как Мурлышка, она бы поняла всё, и мы втроём зажили бы совсем как в райку. Но такой Кати в наличии нет. Значит, вывод ясен.

Вскоре он позвонил своей любовнице и ошарашил её отказом.

В результате произошёл высший скандал.

Катя, закруженная яростью, всем подряд рассказывала, что её бывший любовник — идиот, что он любит кошку больше себя и что вообще он, на самом деле — подозрительный тип, в общественном смысле, конечно.

Слух, обрастая, дошёл даже до университета, где работал Валентин. Ректор, изумлённый, решил с ним проясниться по этому поводу.

— Говорят, что вы понимаете кошачий язык, профессор, — дипломатично начал ректор.

Валентин фыркнул, почти по-кошачьи, но ничего не ответил. Ректор испугался и отскочил. Впрочем, научная и педагогическая репутация Валентина была безупречна, и секретарша ректора, молодое, интеллигентное, но нервное существо, стала крайне возмущаться, когда при ней преподаватели на что-то прозрачно намекали, в смысле Маркова и кошки.

— Отстаньте вы от этой ситуации, отстаньте, — говорила секретарша. — Дайте человеку жить, как он хочет! Ну, любит он кошек, ну и что?!

— Ничего себе «ну и что»! — качали головой седовласые учёные.

— Он ведь любит их духовной любовью, а не какой-нибудь пошлой, уверяла она.

— Это ещё надо доказать, — шепнул однажды кто-то из угла.

Но в общем, сплетни и слухи вскоре затихли. Жизнь вошла в обычную колею.

На следующий год Маркова направили в командировку в Индию, в сверхзагадочную древнюю страну. Он прихватил с собой Мурлышку. В Индии он целенаправленно познакомился со старым гуру, который, кстати, знал многие таинственные мантры и как их произносить.

— Когда ваше любимое животное будет умирать, произносите над ним эти мантры, — и он передал их профессору, пояснив и тихонько коснувшись его рукой, — и ваша любимица приобретёт новое рождение в виде разумного существа, не хуже, чем мы с вами, — и гуру улыбнулся…

Возвращаясь с Мурлышкой в самолёте, Марков думал о том, что когда-нибудь, после космических преображений, он встретится с Мурлышкой, которая будет уже другая, и они свободно обсудят, что было с ними, когда они жили вместе в далёком-далёком прошлом.

Это был огромный чёрный ротвейлер, но со странностями. Хозяин этого необычайного кобеля, Игорь Путов, жил один в однокомнатной квартирке многоэтажного дома, в Москве, ближе к окраине…

О странностях этой собаки — кстати, её звали Джонс — хорошо знали во дворе и даже в окрестности.

Нет, Джонс не бросался на одиноких баб, не рвал в клочья людей, хотя часто свободно бегал вокруг домов без особого надзора со стороны хозяина. По уверению бабуси Афанасьи Петровны, он делал хуже: он гипнотизировал обитателей. Бывало, подойдёт грозно к какому-нибудь задумчивому, остановится рядом и по-чёрному — неподвижно и тяжело смотрит ему в глаза. Вид при этом у Джонса, и без того мрачноватый, становился прямо-таки деструктивным. Человек под таким взглядом цепенел и становился на редкость интеллигентным. Ни тебе неосторожного движения, ни мата. Цепенел, и только.

Но потом — после «гипноза», когда пёс внезапно отходил в сторону, тихонько рыча, — возникал скандал. Потерпевший (рано или поздно) отыскивал хозяина пса и закатывал ему истерику.

— Я в милицию, в Верховный Суд буду жаловаться! — орал, например, Виктор Петров, сосед Игоря Путова.

— Да что он тебе сделал?! — возражал Игорь. — Что он разорвал тебя, откусил нос, съел тебя, в конце концов?! Уж и посмотреть в глаза нельзя! Иди, жалуйся, хоть в Петербург, нигде правды ты не найдёшь…

— Нет, мы до правды докопаемся, мы профессоров, академиков поднимем, а всю подноготную про твоего пса узнаем, — грозили ему другие.

— Кобель-то у него помешанный, псих! — уверял как-то во дворе один бывший научный работник. — Он ко мне подошёл, встал, лапы на плечи положил и завыл, глядя мне в лицо…

— От твоего лица завоешь, — громко возразил кто-то бывшему научному работнику и тут же скрылся.

— Бросьте! Это чудовище — порождение матери и её сына, — твёрдо высказался бывший инженер.

— Неправда, у матери Николая Николаевича, — возразивший робко посмотрел на научного работника, — только он один и есть сын. Больше у неё сыновей нет.

Возникла лёгкая перебранка, даже потасовка, в ходе которой выяснилось, что, во-первых, от себя самого себя нельзя произвести, а во-вторых, речь идёт о Джонсе, а вовсе не о Николае Николаевиче.

Где-то в стороне, между тем, одиноко появился Джонс, и все тихонько разбрелись.

— От родных сестры и брата он! — успел только выкрикнуть один из уходящих. — Потому так и тоскует!

Джонс никогда не трогал собак, но к людям у него действительно было неординарное отношение.

Игорь Путов утверждал, что оттого, что сейчас у нас в обществе, среди людей, тоже господствуют неординарные отношения, так чем же псы хуже. Но его сурово оборвали.