Алиса Чопчик - Изгои

Я оглядела ее всю и вдруг поняла: не смерть убивает человека. Это делает жизнь. Смерть всего лишь ставит точку в конце предложения, показывает, что возврата уже быть не может. Она закрывает дверь перед живым миром, в то время как жизнь не спеша подводит нас к этой двери и снимает с нее замки.

Все мы берем жизнь напрокат. Рано или поздно, но она заканчивается, как виза или вино в бокале. И неважно насколько дорогое вино, и насколько красивый бокал – все мы достигаем дна, и у всех губы узнают привкус осадка, привкус смерти.

Жизнь – это жажда, а смерть – ее последствие.

Иффа слишком сильно любила жить. Эта жажда ее и погубила.

Джундуб выглянул в проход, не решаясь зайти. Некоторое время он стоял, рассматривая Иффу, потом вдруг подбежал к ванне и коснулся ладонью ее щеки. Он отдернул руку, будто его ударило током, и сам весь отпрянул, затылком ударившись о раковину, что была за спиной. Джундуб заплакал, и я не могла понять, плачет ли он от того, что ударился, или, так же как и я, когда-то в больнице Алеппо разглядела в мальчике мертвенную неподвижность, он почувствовал от Иффы ледяное дыхание мертвеца.

Я хотела успокоить Джундуба, прижать его к себе, умоляя не плакать, но тело стало будто бы ватным. Мне было тяжело двигаться и даже дышать, и я продолжала сидеть на полу, уставившись на сестру. Ее глаза чуть заплыли и покрылись белой пленкой: она посмотрела в глаза своей смерти и ослепла, после смерть поцеловала Иффу в губы, и они стали такими тонкими, бесцветными, точно одеревеневшими.

Иффа казалась еще меньше и худее, чем прежде – совсем как ребенок, беззащитная, всеми оставленная.

Я притянула Джундуба к себе. Он повалился мне на руки, точно тряпичная кукла, забытая кукловодом.

– Иффа умерла? – от догадки лицо Джундуба в этот момент стало сплошным противоречием: глаза и брови выдавали глубокую, терзающую душу скорбь, но плотно сжатые губы говорили о ярости и обиде. Не знаю, может, он винил меня в том, что я не смогла ее защитить, а может, Аллаха, который не уберег сестру, а может, нас всех. Я не знаю, но от этого взгляда стало не по себе.

Я встала, но Джундуб остался сидеть на полу. В ванне рядом с Иффой валялись несколько пустых баночек от лекарств. Названия были мне не знакомы. Я села на колени перед ванной, бездумно глядя на эти баночки, и внутри меня рос всепоглощающий ужас.

Иффа – самоубийца. Я до сих пор не могу осознать этого. Религиозный человек во мне ужасается меньше, чем та часть меня, которая могла это исправить, могла спасти Иффу, переубедить ее.

Я снова посмотрела на сестру. Коснулась пряди волос, но от прикосновения к ее холодной шее стало дурно, и дрожь неприязни прошлась по спине. От испытываемых чувств мне стало совестно, и я закрыла глаза, пытаясь не выбежать из ванны. Я должна была попрощаться с ней.

В ее руках была фотография, та самая фотография, которую Иффа нашла среди обломков нашего разрушенного дома, та самая фотография, которую отец спас от смертельных объятий моря. Этот снимок Иффа пронесла через все наше путешествие, чтобы он стал последним, что она увидит?

Я осторожно вытащила фото из окоченевших рук сестры. Какими счастливыми мы были на этом снимке!

Джундуб еще совсем маленький, ему нет и года. Он сидит на руках у матери, цепляется за ее черный платок. Мама улыбается, смотрит в объектив камеры и придерживает Джундуба. Папа стоит между мной и мамой, обнимает нас за талию. В момент съемки, папа закрыл глаза, но тоже улыбался.

На фото Иффа смеется, стоя немного поодаль от нас, вцепившись в велосипед, и одной ногой упершись на землю, а другой – в педаль. Она выглядит запыхавшейся, будто только на секунду остановилась и вот-вот сорвется и поедет кататься дальше. Я единственная, кто не смотрит в камеру. Мой взгляд прикован к Иффе.

На заднем фоне – наш дом, крыльцо, покатая крыша, и в самом левом углу фото видно угол стола, накрытого для гостей.

Иффа, сестричка, что же ты наделала?

Я вдруг со всей отчетливостью увидела и прочувствовала последние мгновения ее жизни. Я представила, как Иффа заглядывает к нам в комнату, прощается со мной взглядом, целует Джундуба; как идет умыться, долго смотрит в зеркало и принимает решение, мысли о котором, наверняка, уже давно поглотили остальные мысли, атрофировали все чувства, все надежды; она достает лекарства, купленные в аптеке специально для этого случая, крутит в руках, пытаясь осознать, что держит в руках свою смерть; забирается в ванную, прикрывается шторкой, чтобы почувствовать полное уединение; достает фотографию, долго рассматривает ее, пытаясь запечатлеть, запомнить наши лица до малейших деталей и вспоминать о нас и в загробной жизни. После – я уверена, так и было – она стала медленно заглатывать одну таблетку за другой, пока баночка не опустела, и, сразу открыв следующую, продолжила глотать лекарства, сдерживая рвотные позывы.

Я знаю, что мысли о самоубийстве мучили ее. Но еще я знаю, что решение покончить с собой она приняла с хладнокровием, покорным спокойствием. Это решение придало ей облегчение, и, в тот самый миг, сидя в ванной, за долгое время она была счастлива.

Или мне всего лишь этого хотелось?

ГЛАВА X

Земля обетованная

Я сидела в гостиной, глядя на стационарный телефон. Время от времени оглядывалась на запертую ванну, ужасаясь от мысли, что там лежим моя мертвая сестра. Моя Иффа.

Ждать больше было нельзя, и я набрала номер полиции. Сдавленным голосом сообщила на немецком, что произошло самоубийство. В трубке послышался быстрый, скучающий голос женщины. Я не поняла, что она сказала, но догадалась, что нужно назвать адрес. Все мои слова казались неуверенными: голова не работала, и было сложно формулировать мысли. Женский равнодушный голос, точно у робота, произнес по-немецки:

– Назовите ваше имя. Вы слышите?

Я повесила трубку. Написала на бумаге имя и адрес, куда отправить тело Иффы.

Опрокинулась на спинку стула, лишенная всяких сил, и посмотрела на Джундуба. Он стоял около меня, одетый и собранный, в ожидании, когда мы выйдем.

– Ты готов, Кузнечик? – устало спросила я.

Джундуб кивнул, вытирая глаза от слез. Я взяла рюкзак, еще раз оглядела гостиную, не помытую Иффой посуду, свитер, аккуратно сложенный на диване. Джундуб дернул меня за рукав, чтобы мы уже шли.

– Подожди секунду, ладно? – сказала я, направляясь в комнату. Я достала из шкафа это уродливое платье, которое так приглянулось Иффе, и запихнула его в рюкзак. Оно не помещалось, и я в ярости била по нему, била и била, задыхаясь от душивших слез, которые была не в состоянии пролить, била, срываясь на короткие крики, пока рюкзак не застегнулся. Заметив Джундуба в комнате, я вздрогнула.