Мо Янь - Сорок одна хлопушка

— Цзяоцзяо, Лао Лань — наш враг, мы должны убить его.

Сестрёнка покачала головой:

— Брат, мне кажется, он очень хороший!

— Цзяоцзяо, — серьёзно сказал я, — ты ещё маленькая, неопытная, не умеешь видеть сущность явлений. Лао Лань — это волк в овечьей шкуре, волк в овечьей шкуре, понимаешь?

— Понимаю, брат, — сказала сестрёнка, — а если мы будем убивать его, надо ли сначала отправить его в цех и промыть водой?

— Как говорится, отомстить даже через десять лет не поздно. Долгонько, конечно, вот сегодня не спеша и начнём. Ждать десять лет нам без надобности, но прямо сейчас мы этого сделать не можем. Сначала нужно добыть острый нож и при случае прикончить его. Нужно вести себя так, чтобы они считали нас двумя жалкими детишками, усыпить их бдительность, а потом дождаться подходящего случая и убить его. У него силищи хватает, в открытой схватке мы ему не соперники, тем более рядом с ним такой мастер боевых искусств, как Хуан Бяо, — и, поразмыслив, добавил: — Что до промывания водой, решим по обстоятельствам.

— Как скажешь, брат, — кивнула сестрёнка.

Чуть позже утром мы отправились в дом папаши Чэн Тяньлэ — нас пригласили поесть бульон на костях, этот бульон очень питательный, в нём много кальция, и он очень полезен для таких растущих малышей, как сестрёнка. Котёл довольно большой. В нём очень много костей. Лошадиные, бычьи, овечьи, ослиные, собачьи, а также верблюжьи и лисьи я знаю хорошо, и, если в куче бычьих встретится одна ослиная, сразу распознаю, но от костей в этом котле я остолбенел. Никогда таких не видывал. Развитые кости ног, крупные позвоночные и похожие на ганбянь [87] Ганбянь — стальная плеть, древнее оружие. кости хвоста привели к мысли, что это свирепое животное из семейства кошачьих. Я знал, что папаша Чэн Тяньлэ человек добрый, ко мне относится хорошо и никак не может причинить вред, если он угощает, то наверняка чем-то хорошим. Усевшись за квадратный столик рядом с котлом, мы принялись за бульон, съели одну чашку, потом ещё одну, потом третью, четвёртую. Жена Чэн Тяньлэ стояла у котла с поварёшкой в руках и, когда наши чашки пустели, наливала ещё. Папаша Чэн Тяньлэ заботливо приговаривал со стороны:

— Поешьте, дети, поешьте.

Заодно мы добыли в доме папаши Чэн Тяньлэ нож из нержавеющей стали в форме уха быка. Большой нож нам не нужен. Его нельзя носить с собой, а этот в самый раз, можно спрятать на себе. Мы притащили в дом точильный камень, включили на всю громкость телевизор, закрыли двери и окна и стали точить нож, готовясь убить Лао Ланя.

В те дни мы с сестрёнкой были дорогими гостями в деревне, нас угощали всем лучшим. Мы ели верблюжий горб — он весь из сала, ели овечий хвост — целиком и полностью сало, ели мозг лисы — сплошная хитрость; вкусности следовали одна за другой, мудрейший, но должен сообщить вам, что в доме папаши Чэн Тяньлэ мы не только наелись отвара на костях, каждый выпил ещё по чашечке горького зеленоватого вина. Папаша Чэн Тяньлэ ничего не сказал, но я сам догадался, что это настойка из желчного пузыря леопарда, а целый котёл костей — это полный набор его костей. Теперь мы с сестрёнкой — люди, съевшие желчный пузырь леопарда, и если прежде наша храбрость была маленькой, как мышка, то теперь мы стали безумно храбрыми.

Деревенские кормили нас лучшей едой, чтобы в нас дышала каждая клеточка, чтобы мы стали безумно храбрыми, и, хотя никто ничего не говорил, мы ясно поняли, зачем они так нас кормят. Наевшись досыта прекрасной еды, мы в знак благодарности не раз невнятно бормотали:

— Хозяева и хозяюшки, дядюшки, тётушки, старшие братья и сёстры, подождите. Мы, брат и сестра, глубоко изучим историю, чётко поймём, что нужно делать, у нас есть враг, которому нужно отомстить, и есть добро, за которое нужно отблагодарить!

Каждый раз после этих слов в груди что-то начинало безостановочно торжественно клокотать, кровь во всём теле тоже чуть не закипала. На лицах наших слушателей появлялось взволнованное выражение, глаза сверкали, разносились хмыканье и тяжёлые вздохи.

День мести близился.

День мести наконец наступил.

В тот день в конференц-зале мясокомбината проводили собрание по перестройке. После этого собрания находившийся в коллективной собственности всей деревни мясокомбинат мог стать акционерным обществом. У нас с сестрёнкой тоже было двадцать долей, мы тоже были пайщиками. Много говорить о таком нет нужды. Об этом собрании люди могут рассказывать друг другу лишь из- за нашей с сестрёнкой мести. Достав из-за пояса ножик в форме бычьего уха, я громко провозгласил:

— Лао Лань, верни моих родителей!

Сестрёнка вынула из рукава старые ржавые ножницы — перед этим я предложил сестрёнке поточить их, но она отказалась, сказав, что ржавыми ножницами можно вызвать столбняк, — и громко повторила:

— Лао Лань, верни моих родителей!

И высоко подняв нож и ножницы, мы устремились к державшему речь на трибуне Лао Ланю.

Сестрёнка споткнулась о ступеньку трибуны, упала, ударившись носом, и громко заплакала.

Прервав речь, Лао Лань подошёл и взял сестрёнку на руки.

Он раскрыл пальцами её рот, и я увидел на губе ранку величиной с соевый боб и окрашенные кровью зубы.

Это случилось внезапно и полностью расстроило все мои планы. Я ощутил себя шиной, проткнутой шилом, вся переполнявшая меня ярость сдулась. Но я был не согласен, чтобы всё этим закончилось, в противном случае как поддерживать отношения с односельчанами, да и перед родителями стыдно. Изо всех сил сдерживаясь, с высоко поднятым ножом я шаг за шагом приближался к Лао Ланю. В голове вдруг возник образ отца, приближающегося к Лао Ланю с топором, мне казалось, что я и есть отец. Лао Лань вытирал Цзяоцзяо слёзы и утешал её:

— Хорошая девочка, не плачь, не плачь…

При этих словах у него вдруг потекли слёзы. Он передал Цзяоцзяо сидевшей в первом ряду парикмахерше Фань Чжаося:

— Отнеси её в медпункт, пусть окажут помощь.

Фань Чжаося приняла Цзяоцзяо, у Лао Ланя освободились руки, он поднял старые ножницы и забросил их на трибуну. Потом взял стул, подошёл ко мне, поставил стул, сел на него и, похлопав себя по груди в области сердца, позвал:

— Иди ко мне, племяш Сяотун.

И закрыл глаза.

Я смотрел на его свежевыбритую бугристую голову, на свежевыбритый подбородок, а также на укушенное отцом ухо, на слёзы, под его всхлипы катящиеся по лицу, и сердце вдруг охватила скорбь, и в голову пришла постыдная мысль броситься на грудь к этой сволочи и горько заплакать. Я вдруг понял, почему отец запустил топором в лоб матери, но рядом с Лао Ланем ударить ножом было некого, с людьми у сцены я не враждовал, никого подходящего не было. Как быть? Вот уж поистине безвыходных положений не бывает, как раз в этот момент в конференц-зал большими шагами вошёл телохранитель Лао Ланя Хуан Бяо. Этому ублюдку, который, как говорится, «кормится от добычи тигра», укокошить тебя — всё равно, что Лао Ланю руку отсечь. Я высоко поднял руку с ножом, и тут он налетел на меня. Я что-то пролепетал, и в глазах потемнело. Я уже рассказывал, мудрейший, о том, какой Хуан Бяо мастер боевых искусств, я же тогда был маленький и тщедушный. Разве мог я соперничать с ним? Мой нож уткнулся ему в живот, но он перехватил мою руку, тут же вывернул вверх, и сустав, мать его, с хрустом выскочил.