Теодор Мазилу - Заства

Но художнику обязательно хотелось доказать, что он давно узнал все, что говорит ему теперь дядя Вицу.

— Вот и Гёте то же самое говорил… Он хотел уверенности, а сомнений и у меня довольно.

— Тем лучше, — спокойно согласился дядя Вицу.

Он до тех пор ничего не слышал о веймарском титане, но слова, пересказанные художником, казались словами образумившегося человека.

Дядя Вицу ожидал чуда. Ждал того, чтобы все устроилось само по себе. Чтобы Рэдулеску сказал: «Да, дядя Вицу, я жил неправильно, мыслил неправильно, ты прав!..» Но чудо не произошло. Художник продолжал невозмутимо пить и дальше, как будто ничего не случилось.

Каждый раз, когда он открывал какую-нибудь возможность удобного, но нечестного выхода из положения, Фэника дивился, что ею не пользуются другие. «Чего они такие глупые?» — думал он. И думал он это без лукавства, а просто по своей детской глупости. «Если можно получить хлеб без очереди, зачем стоять в очереди?» Этого Фэника просто-напросто не понимал.

Фэника как-то раз занял у коаны Мариоары шестимесячную девчушку и раздобыл хлеба. На его счастье как раз тогда было время кормить малютку, и она кричала и корчилась у него на руках. Людям стало жалко ребенка и они пропустили Фэнику вперед.

— Снеси ее, пацан, поскорей к матери, чтоб грудь дала…

За подобные услуги получала буханку хлеба и коана Мариоара, крайне довольная, что ей не приходится стоять в очереди.

Он быстро бежал с ребенком на руках. Девчушка плакала, брыкалась, совсем распеленалась, и Фэника почувствовал что-то мокрое на ладони. Он толкнул дверь ногой, буквально бросил ребенка на руки коане Мариоаре и облегченно вздохнул.

— Пожалуйте вам дите и большое спасибо…

Коана Мариоара поняла, в чем дело, и полила ему воды на руки помыться.

— Махонькая она… Что с нее взять? — засмеялась женщина, протягивая ему полотенце.

Фэника с победным видом вернулся домой. Он ощипал горбушку и с аппетитом жевал теплую румяную корочку хлеба, считая, что заслужил такую награду за подобный успех. «К тому же, — успокаивал он себя, — папа горбушку не ахти как любит». С Рэдицей они дрались из-за горбушек: ей они тоже нравились.

Дома он гордо выложил хлеб на стол. Дядя Вицу довольно улыбнулся, а Рэдица поцеловала его в щеку. Потом взяла хлеб и положила в шкаф. Она заметила, что обе горбушки исчезли, но не рассердилась. На этот раз брат этого заслуживал.

— А ну-ка расскажи, как там было? — спросил его дядя Вицу, вытаскивая табакерку, чтобы скрутить цыгарку. Когда кто-нибудь успешно завершал начатое дело, ему нравилось выслушивать подробности. — Расскажи все по порядку, как было и как ты поступил. Длинная была очередь? И никто тебя не вытеснил из ряда?

— Длинная, — начал хвастаться Фэника.

— Ну, какая примерно? Я же тебя просил все точно рассказать…

— До самой бубличной… и в два ряда. Пришли и те, что стояли у Гагеля, потому что там хлеб кончился…

Дядя Вицу слушал сына с уважением. Он раздобыл хлеба, потрудился, натерпелся в очереди, где его все толкали. По мнению Вицу, Фэника был вправе гордиться своим успехом и даже чуть-чуть преувеличивать. И он спрашивал мальчика о том, как он раздобыл хлеба, именно для того, чтобы тот гордился и мог чуть-чуть прихвастнуть. Проявляемым к этому интересом дядя Вицу хотел вознаградить сынишку за все, что он там вытерпел.

— И никто тебя не вытеснил из очереди? Ты твердо стоял на месте, а? — смеясь, спрашивал дядя Вицу. — Ты у меня молодец, крепыш, не удивительно, что выстоял…

— Если бы я не додумался и не взял бы с собой Нунуцу, от коаны Марии, не видать бы мне хлеба… — И глазенки мальчугана блеснули огоньком, от которого у дяди Вицу пробежал по спине неприятный холодок. — Девчонка кричала и плакала, а люди говорили: «Пустите малыша вперед, пусть скорей хлеб возьмет, а не то сестренка его вся криком изойдет».

Фэника был в восторге от своей хитрости и смеялся над людьми, которых ему удалось провести.

— Они думали, что Нунуца моя сестра…

Глаза дяди Вицу сверкнули стальным блеском. Резкая боль пронизала сердце. Рэдица с презрением посмотрела на брата. Фэника понял, что быть беде, и боясь, что ему попадет, спрятался за спиной у Рэдицы; но та спокойно отстранилась, и Фэника снова остался лицом к лицу с отцом.

— Рэдица, помоги! — кричал Фэника, ища у сестры убежища. Он верил в доброту Рэдицы, он ненавидел ее спокойствие в эти минуты. «Она всегда с отцом заодно, потому и такая спокойная».

— Да ты не видишь, что он тебя не бьет? — с пренебрежением посмотрела на него Рэдица. — Ударил тебя папа чем-нибудь? А если не бьет, чего кричишь? Погоди сперва, чтобы побил, — возмущалась она причитаниями брата. — Побьет, тогда и кричи. А у тебя все шиворот-навыворот…

— А ну-ка, ну, расскажи еще разок, как ты это там схитрил, как Нунуцу на часок занял… — неторопливо приглашал его отец, очевидно желающий еще раз прослушать весь рассказ. Но в этой его терпеливости было столько нескрываемого гнева, что Фэника ужаснулся.

Он молчал, надеясь, что Рэдица придет ему на помощь. Но сестра продолжала вытирать стаканы.

— Молчишь, а?

Вицу повернулся к Рэдице:

— Неси ремень.

Ремня у них в доме не было. В случае надобности занимали у соседей. Рэдица открыла окно, высунулась в него и громко крикнула:

— Господин Иким, будьте добры, займите нам немного ремень.

И сосед перебросил им ремень через забор. Подвижная, проворная, Рэдица поймала его на лету.

Фэнику больше всего ужасало спокойствие, с которым проводились все эти приготовления. «Принеси ремень». «Вот вам, пожалуйста, ремень».

Дядя Вицу хлопал ремнем по воздуху.

— А ну, расскажи, расскажи нам, малый, как это ты там схитрил, — сказал дядя Вицу, приглашая Фэнику рассказать все по порядку. — Что эти люди про Нунуцу подумали?

Со страха Фэника рассказывал, прерывая свои слова всхлипываниями и то и дело косясь на отца и на ремень:

— Они думали, Нунуца — моя сестра…

— Нет, ты не так, — нахмурился дядя Вицу, — а вот с тем огоньком, как давеча, в глазах. Вот именно тот самый огонек я хочу еще разок увидеть…

Боясь, что его прибьют, Фэника забился в самый дальний угол.

— Не бей меня, папочка, не бей. Я больше не буду…

— Да я не бью, не бью тебя, — решил дядя Вицу, которому был противен плаксивый голос мальчика. Он бросил ремень к ногам Фэники в знак того, что после таких причитаний тот больше и не заслуживает, чтоб его били.

— Ты слишком трусишь. Когда ты больше не будешь кричать, тогда я тебя побью… только тогда. Когда перестанешь кричать, приходи ко мне, чтоб я тебя отодрал. «Вот смотри, папочка, я больше не дрожу от страха, теперь ты можешь меня лупить…» В кого ты только такой вышел, трусливый, черт тебя побери!