Теодор Мазилу - Заства

— Неси хлеб, Рэдица! — крикнул дядя Вицу. — Дай ему, пускай жрет. Все люди стоят в очереди, а он умнее других, не желает стоять и берет напрокат Нунуцу. Этому вас учили в школе?

Рэдица принесла хлеб и швырнула перед Фэникой:

— На, жри себе!

Фэника сидел перед хлебом и горько всхлипывал.

— Бери и ешь, ешь его весь. Чтоб ни крошки не осталось… Ты этого заслуживаешь. Сам хитрил, сам и ешь.

— Вот так, жри его, жри, приятного аппетита!

Дядя Вицу часто ссорился с Фэникой. Между ним и сыном не было такого согласия, как между ним и Рэдицой; ему не нравилось, как растет мальчик, у которого начали складываться дурные навыки.

Как-то раз он застал Фэнику за пересчитыванием мелочи. Больше всего рассердило его благоговение, с которым мальчик считал деньги, тщательность, с которой он раскладывал по кучкам монетки по пять и по десять лей.

«Ишь ты, как их красивенько раскладывает!»

— Да не считай ты их так внимательно, — рассердился дядя Вицу. — Мог бы и не так стараться…

Новая проделка Фэники рассердила его еще больше, чем история с хлебом и с Нунуцей. И на этот раз он не побил мальчишку, потому что Фэника поднял страшный крик, переполошив весь двор.

— Делишки делаешь, умник, а? Купцом быть хочешь? Жить за счет других вздумал, прохвост ты этакий… И в кого ты только такой уродился?

Вицу скоро узнал, откуда у Фэники деньги, как он их раздобыл. Фэника облюбовал себе местечко и пристроился за столиком у дверей церкви, за которым отец Чирешики продавал свечи, просфоры, иконки и молитвенники. Мальчишка стащил у отца химический карандаш, нарезал выдранные из черновой тетради листы на кусочки поменьше, как полагается для акафистов. Он писал на них акафисты для неграмотных старух и брал с них за это деньги. За поминальник, в который какая-нибудь старушка желала вписать только имена своих родичей живых и переместившихся в мир праведных, он взимал меньшую плату; зато за акафист, в котором у святой мученицы Филофтеи просили что-нибудь определенное он требовал плату вдвойне.

Фэника смачивал слюной кончик химического карандаша и выписывал буквы четко, аккуратно. У отца Думитру было довольно слабое зрение, и, если написано было не очень разборчиво, он просто откладывал в сторону акафист и переходил к другому. Среди богомольных старух прошла молва, что у Фэники почерк хороший, четкий, и что отцу Думитру очень нравится, как он пишет акафисты.

Писать акафисты дело нелегкое, но Фэника с ним отлично справлялся. Он писал не просто-напросто то, что ему говорила старушка, а помогал ей припоминать всех ее родичей («Коана Мариоара, вы чуть было покойного Василе не забыли!»), уточнять свои горести и болести, выбирать святого или святую, к которым она хотела обратиться.

Деньги, предназначаемые для акафиста, считались святыми и неприкосновенными. Старушки никогда к ним не притрагивались, не пропивали их и даже хлеба на них не покупали, предпочитая терпеть неделями, лишь бы иметь, чем заплатить за отпущение грехов. Отсутствие денег на акафисты считалось признаком вопиющей нищеты.

— Посмотри на тетку Вету, бедная она: даже и на акафист ей не дает развратник этот, зятек ее…

За эти свои вымученные денежки, которые они вынимали из уголков платка, завязанного несколькими узелками, старушки требовали красиво написанные акафисты. Писались эти акафисты долго; старушки все время припоминали то какое-нибудь свое огорчение, то грех молодости. И когда, казалось, уже все готово, в уме богомолки внезапно всплывал другой какой-нибудь грех молодости, который она должна была отмаливать у господа бога.

— Фэника, голубчик, ты там напиши и про Тудору, чтоб господь бог послал ей законного мужа.

— А ты кому молишься, бабуня? — торопливо спрашивал Фэника, замечая за спиной у коаны Розы других старушек с денежками в руках.

Старушка колебалась. Не знала, к кому ей обратиться за прощением грехов.

— Право не знаю, Фэника!

Фэника бросал на нее сердитый взгляд, приглашая поторопиться. Коана Роза складывала рот сердечком, поднимала глаза к небу и пожимала плечами. Видя ее нерешимость, Фэника начинал перечислять имена всех святых, которые приходили ему на ум:

— Святая мученица Филофтея… святой Амброзий, святой великомученик Георгий… святой Ион Златоуст… святая великомученица Парасковья… Господь Иисус Христос…

Святых было сколько угодно. Выбор пребольшой.

— Знаешь, Фоника, — говорила наконец со вздохом женщина после долгих размышлений, — пусть будет, как в прошлый раз, святая мученица Филофтея.

Сморщенные, горбатенькие старушки молили у бога прощения за грехи молодости, когда и они заглядывались на чужих мужей, расстраивая семейное счастье людей, связанных узами брака. Об этих своих грехах молодости они не жалели: каясь и исповедываясь, они выполняли только привычный обряд. Покаяние перед богом вовсе не означало, что они раскаиваются в своих ошибках юных лет; напротив, являлось как бы продолжением этих грехов молодости, направленных в иное русло. Это покаяние перед лицом господа бога было единственной связью их с жизнью и с молодостью, и именно поэтому они не хотели отказываться от своей боязни страшного суда. Страх перед этим судом напоминал им о тех веселых днях, когда они крутили головы мужчинам.

Им казалось вполне естественным для женщины грешить в молодости, когда она и весела и красива, и каяться под старость, когда она сгорблена, увяла и стала безобразной. Поэтому старухи не радовались при виде молодых девушек, входящих в церковь, а считали это как бы кощунством и несправедливостью:

— Чего они, кума, не идут на бал, с парнями плясать? Чего к нам сюда лезут?

Церковь они считали своей и только своей, считали, что она принадлежит им и тем старикам, которые в свое время умели любить и развлекаться, а теперь больше ничего не ждали от жизни.

Старушки похвалялись между собой грехами молодости:

— Я вот у святой Парасковии прощение вымаливаю за то, что в молодости отбила у Аурики ее красавца-мужа.

Над старухами, у которых не было повода просить у богородицы милости и прощения, они просто-напросто издевались.

— Ты, Флорика, была девушкой смирной, благонравной. Нечего тебе и прощать!

У каждой богомольной старушки был свой излюбленный святой или святая. К господу богу непосредственно они обращались реже; не осмеливались, зная, что он менее милостив. Большим уважением пользовались святые великомученики и особенно святые великомученицы Филофтея и Парасковья… Мученики были когда-то тоже людьми. И это рождало в сердцах старух убеждение, что они более понятливы, так как сами жили на земле и знали, как нелегко приходится человеку. Одна из них верила в святую великомученицу Парасковью, потому что как-то раз обратилась к ней с просьбой помочь ее мужу найти работу, а теперь твердо верила, что святая помогла ей на самом деле. С тех пор каждый раз в горе и беде она взывала к святой Парасковьи.