Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Не шуми, Стаська, — раздраженно махнул рукой комсорг. — Побереги нервишки.

— Не могу, Игорь! Не могу-у! Где-то что-то наши идеологи прошляпили в нравственном воспитании. Многие песни, спектакли, фильмы, книги какие-то обывательски гнилые — нет революционного накала, классового противоборства, яростной ненависти к подлецам! Глянь на нашу заводскую молодежь! Посмотри без розовых очков, сквозь которые любят смотреть наши деятели культуры! Ведь многие заводские ребята уже разложены буржуазной пропагандой — гоняются за импортными тряпками, дисками западных певцов. И многие не верят нам, когда мы говорим о чести, о совести, об опасности моральной неустойчивости. Не верят! Потому что сами-то мы не боремся против негодяев. Не боремся, а только осуждаем!

— А что ты предлагаешь?! — вскричал Игорь. — Как бороться? Давай я набью морду Померанцеву! И что? Меня отправят в камеру суточников, а из Валеры сделают великомученика!

Ломая спички, Сидорин лихорадочно закурил.

— Вот! — протянул он Игорю три листа бумаги. — Я накатал письмецо в обком комсомола. О Тенине и Померанцеве. Коллективное. Половина комитета подписала. Надо отвезти его и все там объяснить. Я не могу. Понимаешь, Игорь, не могу я. Я заместитель этого подонка, и там могут подумать, что я преследую какие-то личные интересы. А я в цех хочу! Мне хочется работать по-настоящему, дело делать!

— Успокойся, Станислав, — взял письмо Игорь. — Ребята услышат твой крик.

— Пусть слышат! — встал Сидорин. — Отвезешь? Расскажешь?

— Факты против Померанцева в письме есть? — чувствуя полыхающую в груди радость, еле слышно спросил комсорг. Наконец-то! Завтра же он выпросит отгул и поедет в обком. Были бы факты! С фактами и с непримиримой ненавистью к померанцевым, словно каленой иглой прожигающей сердце, он доберется и до ЦК. Факты — великая сила!

Игорь проводил друга до выхода из цеха и вернулся на рабочее место.

— Идти?

— Подожди. — Мирза положил руку на винтовку сына. Рядом с его толстыми, волосатыми пальцами села бабочка, и главарь неожиданно резким движением накрыл ее ладонью. — Смотри на брата и запоминай. Запоминай до конца дней своих позор, которым он покрыл весь наш род.

Ахмад затих, вслушиваясь в слова старшего брата Зухура, который стоял посреди площади и хрипло, поминутно откашливаясь, выступал перед селянами.

— Я, командир отряда защиты революции, — Зухур поднял вверх сжатый кулак, — говорю от имени народной власти: земля ваша. Апрельская революция делалась, чтобы каждый дехканин имел свой участок. Чтобы выращенный урожай принадлежал тому, кто проливал над ним пот. Вот бумага из Кабула, документ на раздачу земли. Подходите и расписывайтесь. Ну, что сидите, — лейтенант обвел взглядом сидевших вокруг аксакалов. Те торопливо наклоняли головы. — Кто первый?

Площадь замерла, слышно было лишь, как бьется ветер в слюду, приспособленную вместо стекла в окне ближайшей мазанки. Ни одного взгляда не встретил Зухур: дехкане сидели согнувшись, рассматривая сложенные на коленях руки.

— Приказываю выйти всем, кому нужна земля! — Лейтенант нервно смял листок с выступлением, отбросил его в сторону. Ветер подхватил бумагу, поднес к старику с клюкой. Тот поспешно отсел от нее, за ним испуганно задвигались остальные — страшны, непонятны бумаги и речи Зухура. А он, вытаскивая на ходу пистолет, подошел к старику, тронул его палку. — Вот ты, Феды Ахмат. Тебе что, есть чем кормить детей? Не ты ли однажды стоял на коленях у нас в доме и умолял нашего отца не отбирать землю, потому что не смог вовремя уплатить долг? Что, сейчас она тебе не нужна? Ну?

Дехканин быстро, перебрав по палке руками, встал, отряхнулся от пыли, переступил с ноги на ногу. Пожав плечами, обернулся, окинув взглядом стариков. Те замерли, пригнувшись к самой земле. Лишь листок Зухура бился у дувала, все хотел перепрыгнуть, перелететь через него. А лейтенант, не дожидаясь ответов, поднимал все новых и новых бедняков. Голос у него сорвался окончательно, и теперь Зухур лишь молча тыкал пистолетом в людей.

— Идти? — вновь спросил Ахмад отца, который задумчиво отрывал крылья у пойманной бабочки.

— Нет, — наконец произнес Мирза, сдунув коричневую пыльцу с ладони. — Пусть говорит, хотя за такие речи язык надо протыкать горячим прутом. Но сейчас в его словах для нас больше пользы, чем вреда. Пусть сегодня живет. Не надо сигналов, спрячь оружие. Но прежде еще раз поклянись убить предателя, посягнувшего на отца, вставшего рядом с неверными, опозорившего наш род.

— Клянусь, отец, — Ахмад прижал к груди винтовку.

— Возвращайся в лагерь, я приду ночью.

Ахмад, недоумевая, выполз из виноградника, где они сидели в засаде. Оглядываясь, пробрался к мечети. Поцеловав винтовку, просунул ее в тайник между стеной и дувалом, засыпал щель хворостом и колючкой. Посмотрел на горы. Там сейчас томятся в засаде верные люди отца. Как все хорошо было задумано: по сигналу они открывают огонь из автоматов, и под грохот стрельбы он, Ахмад, младший сын Мирзы-хана, уберет одним выстрелом своего брата-предателя с дороги священной борьбы за ислам. Пусть потом думают, как смогли с гор попасть лейтенанту прямо в сердце, а он, Ахмад, стрелял бы только в сердце, у него тверда рука и зорок глаз. Брат предал Коран, отца, братьев — может ли после этого быть ему прощение? Пуштунвалай [187] Пуштунвалай — свод неписаных законов чести. учит: нет. На добро ответь добром, но и на кровь — кровью, на обиду — обидой. Девять отметок уже поставил на прикладе винтовки Ахмад, жаль, что сегодня не удалось сделать десятой. За командиров, врачей и связистов отец разрешил делать метки в два раза больше, а ведь рядом с Зухуром стоял и советский туран [188] Туран — капитан. Василий! И хотя отец пока не разрешает целиться в шурави [189] Шурави — советские. , сегодня можно было бы поймать в снайперский прицел шрам над правой бровью турана. Приятно все же стрелять не просто по цели, а в точку цели. У Ахмада они выбраны — значок парашютиста на груди у брата и шрам у советского капитана.

Ахмад еще раз посмотрел на горы, прикинул расстояние и, сокращая путь, пошел к ним напрямик, не боясь быть замеченным: все мужчины кишлака сидели на митинге.

Однако дехкане землю не брали. Зухур, шепча проклятия сквозь сжатые зубы, стоял перед молчаливой, настороженной толпой.

— Тупицы, трусливые зайцы, а не аксакалы, — тихо переводил Василию Цветову шепот лейтенанта переводчик ефрейтор Ешмурзаев. — Нехорошо он ругается, товарищ капитан. Могут не простить.

Цветов согласно кивнул, подошел к Зухуру, сжал ему локоть.