Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Позволь мне, — сказал он лейтенанту и подозвал Ешмурзаева. — Почтенные и уважаемые! Ваш земляк лейтенант Зухур сказал правду: земля теперь принадлежит тем, кто на ней трудится. Вас не гонят и не заставляют брать ее сейчас, сию минуту. В ваших сединах я, русский человек, вижу мудрость, я преклоняюсь перед ней и верю, что вы все правильно обдумаете и завтра, когда мы придем вновь, поступите мудро и мужественно, как и подобает горцам. И еще. Завтра вместе с нами придет врач. У кого больные дети, кто нуждается в медицинской помощи — он примет всех.

Цветов подождал, пока закончится перевод, и добавил:

— Врач осмотрит вас и даст бесплатно лекарство.

По площади пошел гул, дехкане подняли головы, заговорили друг с другом, начали медленно подходить ближе.

— Они просят повторить, что вы сказали о враче, — шепнул переводчик.

Прислушался и Мирза. Вот кого бы он убрал раньше всех командиров и партийцев, раньше сына, предавшего отца, — врача. Забыв все святое, к его сумке с красным крестом слетается, как бабочки на свет, весь уезд. Ладно бы старики, но ведь пошли и женщины, показывают неверному свое тело, разрешают прикасаться. Вчера русский нарушил таинство рождения мусульманина, принял роды у второй жены Абдуллы. Если аллах взял у нее силы и сознание, значит, так ему было угодно. А этот неверный вернул ее к жизни, первым принял на свои руки младенца. Да разве выйдет из него теперь настоящий мусульманин?

Мирза пожалел, что отпустил сына. Надо бы именно сейчас, когда люди сделали шаг навстречу шурави турану, разрешить выстрел, один-единственный выстрел. Завтра может быть поздно, завтра они сделают еще шаг, а это уже начало пути…

Мирза оглянулся, но сына не было видно. Горы вдали пытались укрыться тенью облаков, натягивали это одеяло до самых вершин, но ветер рвал его в клочья, сбрасывал с круч. В просветы тут же проваливалось солнце, и горы сжимались, бугрились от сентябрьской жары. Где-то на их склонах сидит отряд, ждет сигнала. Но без винтовки Ахмада выстрелы с гор — пустой звук, хлопушка. Как не вовремя ушел Ахмад!..

Цветов и Зухур в сопровождении советских и афганских десантников покидали кишлак. В конце узенькой улочки Цветов оглянулся: дехкане с площади не расходились, смотрели им вслед. Многое бы отдал капитан, чтобы понять сейчас их мысли. Одно пока ясно: люди запуганы.

— Ну и лиса ты, Василий, — нарушил молчание Зухур. — Седина, мудрость… Ничего у них нет, кроме страха и тупости. Ради них же бьешься, лучшие люди гибнут, даешь им уже готовое, отвоеванное, а они…

Он безнадежно махнул рукой, и Цветов, как ни был расстроен неудачей, улыбнулся: сколько раз лейтенант давал слово не кричать, не пугать пистолетом, а находить мирный выход из любого положения.

— Нет, Зухур, я не лиса, — ответил он. Зухур неплохо понимал по-русски и порой не до конца выслушивал переводчика, кивал головой. — Это уроки истории: нельзя торопить революцию. Поверь, я не меньше твоего хочу, чтобы у вас в стране все быстрее наладилось: тогда и наша помощь уже будет не нужна. Но не торопи время и людей, Зухур. Поверь мне. Хочешь пример? Не бойся, это не из нашей, русской, истории, которая кажется тебе совсем древней. Это было год назад у вас, я с батальоном стоял тогда на юге, недалеко от границы с Пакистаном. Там земля еще дороже, рядом ведь пустыня Регистан, ты знаешь. И тоже ваши товарищи раздавали землю. К сожалению, у них тоже были сроки, и они, торопясь, заставляли людей ставить на бумаге подписи, крестики, отпечатки пальцев — кто что умеет. Как потом мы узнали, ночью мулла обошел весь кишлак и напомнил, что Коран запрещает брать чужое. А земля-то испокон веков была у бая. Что получилось? У одних землю отняли, а другие ее не взяли. Пока судили-рядили, время сева прошло, и ничего, кроме верблюжьей колючки, на полях не выросло. И сказали люди: при бае мы хоть немного, но имели хлеба, а при новой власти умираем с голоду. Может, помнишь, писали тогда в газетах, что советские солдаты делятся своими продуктами с афганцами. Это мы делились, потому что видели — рядом умирают с голода люди, а это у нас не укладывалось в голове. Поэтому не спеши, Зухур, и здесь. Спешка может не приблизить, а лишь отбросить выполнение вашей земельной реформы далеко назад.

— Но я тоже афганец, а ведь все понимаю. Хотя, как сыну бая, до этого можно было додуматься в последнюю очередь, — перебил Цветова Зухур. — Почему они такие? Сколько надо времени, чтобы поняли: революция совершена для них, вы здесь присутствуете тоже ради них? Кто поторопит время?

— Преданные революции люди, — подумав, ответил Цветов. — Преданные, терпеливые, умные люди.

— Так ты хочешь сказать, что я к ним не отношусь? — Зухур, едва выслушав перевод, встал перед капитаном, расстегнул ворот кителя.

— Будь ты другим, — Цветов обнял друга за плечи, — не командовал бы отрядом защиты революции. Но знаешь, я из отпуска привез школьный учебник по истории, у брата взял. Читаю, повторяю нашу историю, чтобы лучше понять, что происходит сейчас у вас. Хочешь, подарю? Ешмурзаев поможет перевести.

— Подари, — вяло согласился Зухур, и Цветов понял, что он все-таки обиделся.

Это было не впервой. Горячий, нетерпеливый характер Зухура словно увязал в рассудительности Цветова, и всякое дело в конечном итоге заканчивалось тем, что оба командира садились под навес пить чай. Благо отряд защиты революции и парашютно-десантный батальон располагались на одной высотке, за совместной линией боевого охранения. Жили, глядя на командиров, дружно и солдаты. Наверное, единственное, что не могли понять афганцы, так это когда во время волейбольных баталий шурави кричали «шай-бу!». «Что такое «шай-бу!»?» — спрашивали они. Как могли — объяснили. «А что такое хоккей?» Показали. «Но почему мяч — тоже «шай-бу!»?» — «Потому что весело и хочется победы». Кажется, это сказал командир второй роты старший лейтенант Буров, и, показывая на его белозубую улыбку, афганцы переспросили: «Это тоже — шай-ба?»

Этот случай вспомнился Цветову, когда они подошли к боевому охранению. Афганцы, возводившие земляной вал, толкали тележку и ладно, весело кричали:

— Шай-бу! Шай-бу!

Увидев командиров, подбежали с докладами дежурные. Цветов приказал вызвать батальонного врача и теперь ждал, когда Зухур отругает за что-то своего дежурного. Потом оба они повернулись к растворяющемуся в быстрых сумерках кишлаку.

— Не понравилась мне сегодня тишина в долине, — негромко, словно рассуждая сам с собой, сказал Зухур. — Наверное, сейчас кто-то смотрит на нас с той стороны и тоже думает о завтрашнем дне. — Он замолчал, потом так же тихо продолжил: — Знаешь, Василий, меня ведь с отрядом в другое место посылали, чтобы не заставлять воевать против отца и брата. А я все же попросился именно сюда. Сказал, что воюю не против родных, а против старого строя. Против бедности, против болезней, голода. Как коммунист. Отец этого, наверное, уже не поймет, а вот братьев жалко. Особенно Ахмада, он еще совсем мальчик. Думал, сегодня его увижу, но из родных никто не пришел на площадь… Что нам ждать завтра?