Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Здесь им по две, — Мирза торопливо выложил на стол несколько пачек денег, перехваченных тонкими резинками. — А теперь выйди, я тебя позову.

Обхватив голову руками, Мирза уставился на желтый язычок пламени, в котором, казалось, сгорели все его мечты, планы, в котором сгорала его так неожиданно перевернувшаяся после революции жизнь…

— Нет, не-ет! — злобно прошептал над лампой Мирза, и пламя вновь испуганно присело. Главарь начал медленно прикручивать фитиль, наблюдая, как задыхается, перебегает с края на край, хватается за жизнь его погибель — маленький желтый огонек керосиновой лампы. — Нет! Не будет по-новому, — решительно произнес он уже в полной темноте и кликнул ночного гостя.

— Разрешите, товарищ капитан? — В командирскую палатку, поднырнув под полог, вошел лейтенант Гребенников, приложил руку к панаме для доклада.

Цветов остановил разведчика, подошел к нему. Перекрутил, словно старшина нерадивому солдату, несколько раз ремень.

— Когда последний раз прокалывал дыры? — спросил он лейтенанта.

— Позавчера, — пробормотал удивленный Гребенников.

— Значит, сегодня ты опять всю ночь сидел в боевом охранении. Солдат ночь отдежурит, я ему день даю отдыхать. А тебе не могу дать, потому что ты мои глаза и уши, ты должен быть рядом, иду ли я к Зухуру пить чай или сажусь к карте. Так что сам себе задания не придумывай. Чтобы это было в последний раз.

Гребенников, опустив голову, стоял перед комбатом. Отчитывали его впервые за офицерскую службу, и он, честно говоря, совсем не ожидал этого. Цветов, понимая состояние лейтенанта, не смягчился.

— Не бойся доверять подчиненным даже самые ответственные задания. А если боишься, значит, ты еще не командир. Помни это, Гребенников. Сутки даю тебе для отдыха. Чтобы видел тебя только в палатке и в столовой. Все. Теперь докладывай.

— Товарищ капитан, человек, который вчера семафорил фонариком, сегодня в ноль часов семнадцать минут покинул расположение лагеря Зухура и вернулся в три часа двадцать пять минут.

Гребенников сделал паузу, и Цветов, наблюдая за разведчиком, напрягся, готовясь услышать фамилию.

— Это Атикулла, товарищ капитан. Денщик Зухура. Я, если честно сказать, за ним уже давно присматриваю. Уши у него… — Увидев усмешку командира, потрогавшего свои уши, тоже улыбнулся и торопливо добавил: — С первого раза уши у него показались мне каким-то противовесом в фигуре. Знаете, как бы Атикулла ни поворачивался, уши все время направлены туда, где разговаривают. И разговаривают по-русски, товарищ капитан. Сдается мне, знает он наш язык. На всякий случай я помечал все, что при нем говорилось. Вот.

Он протянул блокнотик, и Цветов быстро пробежал записи. Ничего важного вроде не было. Представил высокого, жилистого, молчаливого сержанта, которым Зухур очень гордился. А ведь сколько раз они спорили о денщиках! «Раз положены, пусть будут», — всякий раз в конечном итоге ставил точку лейтенант, когда Цветов недоумевал, как можно революционеру иметь при себе прислугу. Но в целом Зухур соглашался, что от старой армии осталось много пережитков.

— Нет, ты посмотри, — часто затевал он разговор за обеденным столом. — Я, революционный командир, который не выходит из боев, получаю довольствия в деньгах меньше, чем полковник, устроившийся писарем или завскладом в Кабуле. Разве это справедливо? Разве не за работу надо платить, а за звания, которые ты получил еще при Дауде? Нет, я не за деньги служу революции, но в этом есть несправедливость, которую не хотят замечать в столице. И вообще надо было разогнать всю старую армию и полностью набрать новую, — категорично настаивал Зухур. — Какая может быть постепенная замена кадров? У нас сейчас в одном строю стоят партиец и тот, кто каких-то два года назад уводил его под конвоем в тюрьму.

Как-то теперь воспримет лейтенант весть о денщике?

Цветов подробно расспросил разведчика о прошедшей ночи и отправил спать. А сам надолго задумался. Предпринять в его положении какие-то шаги — это не просто снять трубку полевого телефона и позвонить Зухуру, это не просто пройти на территорию афганского лагеря. Это значит позвонить в другое государство, пройти на территорию хоть и соседскую, дружественную, но суверенную. Здесь не похлопаешь лейтенанта по плечу и не отдашь ему боевой приказ: давай, мол, Зухур, делай так. Хорошо, что Зухур такой человек, а другой бы вообще сбросил руку с плеча да и отрезал по-русски: вон бог, а вон — порог. Все верно, советские войска приглашены в Афганистан защищать его от угрозы внешних врагов, и то, что внутренних оказалось не меньше, — горе и боль республики, которые она должна перебороть сама. Только тогда у страны выработается противоядие к контрреволюции и, как ни велики потери, только тогда она закалится, отмежует все наносное и твердо станет на ноги.

И именно то, что во всяком событии, на первый взгляд даже чисто военном, Цветов все же искал политическую первооснову, — это и помогало ему пока не ошибаться. Он только вновь пожалел, что немного некстати улетел в отпуск замполит и подхватил лихорадку начштаба. Как важно порой просто с кем-то посоветоваться…

Цветов тщательно выбрился, подшил свежий подворотничок, вышел из палатки. Увидев командира при ремне, с разных сторон заспешили ротные, старшины, дежурные, старшие команд — начинался обычный день с тяжким грузом забот. Уточняя свои вчерашние распоряжения и отдавая новые, выслушивая доклады и сообщения, Цветов тем не менее не упускал из памяти данные Гребенникова. Из всего возложенного на него, командира отдельно действующего батальона, усиленного артиллерией, саперами, разведчиками, это было на сегодня главным. И, помня об этом, он должен действовать с учетом полученных сведений.

— …Усилить охрану объектов.

— …Проверка постов — через каждые полчаса.

— …Совместные мероприятия с афганцами временно ограничить.

— …Повару от котлов и запасов воды не отлучаться ни на минуту.

— …Дежурному подразделению получить бронежилеты.

Каждому командиру Цветов старался дать в своих распоряжениях максимум информации и инициативы для действий. Слушая его, офицеры и прапорщики расправляли под ремнями складки гимнастерок и поправляли кобуры с пистолетами, словно прямо сейчас им предстояло идти в бой. По этим машинальным, не контролируемым военным человеком движениям Цветов понял, что командиры и начальники поняли его озабоченность, внутренне напряглись. Через несколько минут эти люди встанут перед своими подчиненными, и те тоже уловят эту напряженность. И так, не сказав ни единого слова о своих подозрениях, комбат настраивал батальон на строжайшую бдительность.