Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Поинтересовавшись в конце состоянием Ахмада и Дика, Цветов только после этого послал посыльного передать Зухуру просьбу прийти на завтрак.

Выглядел лейтенант устало.

— У брата был? — спросил его Цветов, видя, как Зухур, чтобы не расплескать чай, держит пиалу двумя руками.

— Был. Лучше бы собаке отдали постель, а брата на пол. Может, хоть тогда бы что-нибудь понял. Молчит, как мертвый ишак, святого мученика из себя строит. Ради чего? Поговори с ним, Василий. У тебя это получается.

Цветов согласно кивнул, а потом словно между прочим спросил о денщике.

— Приболел Атикулла, отпросился отдохнуть до обеда.

— Как же он больной в кишлак ночью ходил? — сочувственно произнес Цветов.

— Какой кишлак? Зачем ему кишлак? — удивленно уставился на него Зухур. — О чем говоришь, Василий? Говоришь неправду — больше чай не зови пить и ко мне не иди. — Он решительно отодвинул локтем тарелки с завтраком, пиалу. — Ну, а если правда, то тогда говори всю.

— Хорошо, Зухур, — согласился Цветов и подробно рассказал о наблюдениях Гребенникова. — Сам понимаешь, советов в этом плане я тебе давать не могу, но два момента подчеркнуть хочу: Атикулла наверняка действует в отряде не в одиночку, и этот его поход в кишлак, мне кажется, как-то связан с Ахмадом. Скорее всего, ночью он встречался с твоим отцом.

— Номард! [192] Номард — подонок. — Зухур вскочил, заходил по палатке, остановился у выхода. Сказал, не оборачиваясь: — Спасибо, Василий. Не хочется верить, но я проверю все сам.

Выйдя из палатки, Зухур зажмурился от яркого солнца. Редкие облачка, которые вроде задержались после ночи на небе, торопливо рассеивались над горами, оставляя землю совершенно беззащитной перед палящим солнцем. А оно уже уверенно и надежно выкатывало на свой трон, с которого даже высоченным горам не разрешало иметь тень длиннее, чем короткое и святое слово — Мекка.

Пройдя в свою палатку, он остановился перед спящим денщиком. Потом достал из-под кровати его мешок, развязал, встряхнул. Несколько пачек денег упало на пыльные доски пола. Зухур не стал их поднимать, вытащил из кобуры пистолет, загнал патрон в патронник. Потом, выплескивая скопившийся гнев, ударил ногой по кровати.

Атикулла что-то недовольно пробормотал во сне, и тогда Зухур, боясь пристрелить предателя сонным, резко перевернул кровать. Денщик вместе с постелью свалился на пол.

Первое, что увидел Атикулла, — это разбросанные по полу деньги, а затем ствол пистолета и свирепое лицо лейтенанта.

— Мурдагав [193] Мурдагав — скотина, мертвая корова. , — процедил сквозь зубы лейтенант. — Вставай, собака!

Денщик поспешно начал выпутываться из одеяла и простыней. Руки его дрожали, ноги подламывались. На полу, под ним лежали деньги, много денег, которые навсегда откупили бы его род из долгов, вылечили жену и дали первый товар, чтобы начать собственную торговлю. Не деньги как таковые нужны были Атикулле — нужны были свобода, здоровье, будущее и его самого, и детей. Но стоял над ним Зухур с небольшим пистолетом, выстрел которого зачеркнет на этой минуте жизнь Атикуллы, отберет добытые с такими трудностями и опасностями деньги, оставит без хозяина на верную гибель жену и детей.

Не сумев выпутаться из простыни, денщик пополз к пыльному ботинку Зухура. И когда ботинок был уже рядом и Атикулла протянул, спеша, к нему лицо, нога вдруг резко откачнулась назад и со всего размаха ударила денщика в сложенные для поцелуя губы.

В голове Атикуллы словно лопнул какой-то сосуд с болью, которая мгновенно разлилась и заполнила губы, затылок, глаза, уши, хлынула вместе с кровью изо рта. Но даже сквозь эту боль Атикулла понял, что это не выстрел, что он еще жив, а остальное — аллах простит, а человек забудет.

— Скотина, — повторил Зухур, отходя от денщика, плюющего кровью на деньги. — Моему отцу, убийце лучших бойцов отряда, ты тоже целовал ноги за эти деньги?

— У меня дети, жена… — прошепелявил Атикулла.

— А у тех что, из родных были только камни да небо? Лежи и ни с места! — приказал Зухур, а сам выглянул из палатки: — Дежурный, срочно ко мне представителя ХАДа [194] ХАД — органы государственной безопасности. товарища Карима и пригласи советского командира Василия.

Цветов в сопровождении Мартьянова и босоногого мальчишки-афганца спешил в это время к Зухуру сам. Было отчего поломать комбату голову: паренька прислали из кишлака с известием, что отходит в иной мир Ситора.

При упоминании этого имени Цветов сразу же вспомнил об умершем младенце — сыне женщины, которая опять нуждалась в медицинской помощи. А может, это очередная провокация? Очередной выпад Мирзы?

Но если нет? Если в самом деле убитой горем молодой матери нужен врач? Ведь одно дело не суметь оказать помощь, а другое — не прийти, когда зовут. И уж тогда тверди не тверди о своем уважении к афганскому народу — они будут помнить этот случай.

Шагая за советом к Зухуру, Цветов, собственно, уже принял решение послать в кишлак Мартьянова. Теперь он только хотел предусмотреть все случаи, которые смогут хоть на йоту отвести опасность от врача. Взвод Гребенникова уже экипируется для сопровождения, а лейтенанту Цветов вынужден был отменить ранее наложенное «взыскание в виде суток отдыха».

— Надо, Николай. — Комбат сам пришел в палатку разведчиков, разбудил Гребенникова и теперь помогал ему смыть остатки недолгого крепкого сна, поливая из кувшина водой на острые лопатки. — Смотри, пожалуйста, в оба. Возьми ракетницу: почувствуешь опасность, давай зеленую ракету и держись, афганские товарищи вместе с ротой Бурова сразу же выйдут вам на помощь. Все остальное — исходя из условий нашего пребывания в Афганистане.

Лейтенант обтерся полотенцем, надел маскхалат. Виновато улыбнувшись, проковырял ножом две новые дырки в ремне, потуже затянулся. Подогнал снаряжение.

— Постройте людей! — убедившись, что командир сам готов к выполнению задачи, уже приказным тоном сказал Цветов.

Мартьянов, лишь услышав о женщине, молча начал собирать зеленую сумку с красным крестом. Пока врач давал указания санинструктору, Цветов присел над Диком и спящим рядом с овчаркой Исрафиловым. Собака узнала командира, слабо шевельнула хвостом и повела глазами в сторону спящего хозяина: извини, мол, что не могу подать голоса. Комбат нежно провел ладонью по теплой спине овчарки, осторожно отошел. Ахмад, наблюдавший за ними, отвернулся к стене, и Цветов не стал подходить к мятежнику.

— Готов, товарищ капитан, — доложил Мартьянов.

Однако Зухур был категорически против похода в кишлак.

— Ты, Василий, не знаешь наш народ, — отводя Цветова от сидевшего у кровати Атикуллы, которого допрашивал уже Карим, горячо доказывал Зухур. — Он гостеприимный, гордый, но умеет быть и жестоким, хитрым, смотря что у кого за душой. Вот восточный народ, — он ткнул на своего денщика. — И вот тоже он, — лейтенант указал на проем окна, через которое виднелись надгробные шесты с множеством красных тряпиц, повязанных в знак мщения.