Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Хлопцы говорят, что ранило его, ускакал в Калитву вон по той лощине. — Нутряков, привстав на стременах, тянул руку.

— «Ранило!.. Ускакал!» Кто разрешил?! — Глаза у Колесникова лезли из орбит. — Бери сам его взвод, погляди, не обходят ли нас красные справа! Чего стоишь, пьяная харя!

Нутряков оскорбленно дернулся лицом.

— Попрошу без зверств, Иван Сергеевич! Я офицер и не позволю такого хамского обращения…

— Убью-у-у! — завыл Колесников, выхватывая клинок, замахиваясь им над головой начальника штаба. — Делай, что сказано!

Нутряков, люто блеснув глазами, ускакал.

Колесников, кинув клинок в ножны, осмотрелся. Войско его приняло более или менее боевой вид: впереди рассыпались на снегу, залегли цепи, повернули жерлами на конницу пушки, справа топтался эскадрон Позднякова — тот все тянул, не решаясь почему-то броситься вперед. «Поздняко-о-ов! — зычно закричал Колесников. — Долго будешь людей морозить?» Тот помотал головой — сейчас, мол, сейчас, отдал команду, и конница вяло поскакала навстречу красным.

— Шакалы! Сволочи! — выходил из себя Колесников. — На безоружных да на баб вы смелые…

Рядом терся Безручко, морщился, гладил бедро. Конь его настороженно водил ушами, вглядывался куда-то вперед, призывно ржал.

— Ну, Иван, дадут нам сейчас красные, — сплюнул Безручко. — Глянь, как прут.

— Дадут, дадут! И тебе первому! — заорал Колесников, напряженно вглядываясь в близкую уже, неудержимой лавой несущуюся с пологого холма конницу. Холодом сжалось сердце: нет, не устоять. Это фронтовики, эти не дрогнут…

Била по коннице картечь, резали длинными, захлебывающимися от злобы очередями пулеметы, палили вразнобой и залпами винтовки, но лава, теряя конников, тем не менее неслась и неслась вперед, и вот уже заблистали над головами первых вскочивших на ноги шеренг безжалостные клинки…

— Пора тика́ть, Иван, — сказал Безручко. — Близко уже.

— Пора, — кивнул рассеянно Колесников, бросив последний равнодушный взгляд на страшное зрелище: от пехоты в четыреста штыков остались какие-то жалкие, разбегающиеся по белому полю фигуры, но и их настигали всадники в буденовках и — рубили, рубили…

Нутряков, бросив поле боя, скакал в Новую Калитву.

— Повоюй, Иван Сергеевич, без начальника штаба, — злорадно говорил он встречному морозному ветру. — «Пьяная харя… Убью-у-у…» — с обидой вспоминал он. — Разобьют вот, поорешь тогда…

Нутряков отлично, конечно, понимал, что его обиды на Колесникова несостоятельны, что в пылу боя и не такое скажешь, что ему еще придется, наверное, держать ответ перед штабными за побег, но Нутряков придумал уже хороший повод — задержание чекистского агента Вереникиной. В самый последний момент, когда конница красных пошла в атаку, Нутряков отчетливо вдруг понял, что и пропажа документов, и перехват обоза с оружием, который направил для них Антонов, и срыв некоторых набегов — все это дело рук Вереникиной. Запоздало он вспомнил вдруг, что Вереникина не раз бывала на Новой Мельнице, что имела доступ к некоторым, пусть и не очень важным, документам, что встречалась с Соболевой… Соболева! Как же он, старый штабной офицер, не подумал об этом канале?! Ведь «жинка» атамана день и ночь, наверно, помышляла о мести. А она знала кое-что, видела. Да и Колесников мог ей по пьяной лавочке наболтать лишнего. Он ведь тоже, можно сказать, из-под палки командует, мало ли какие мысли могут быть у этого трусливого, ненадежного человека!..

«Ну, ничего, барышни, ничего, вы у меня заговорите, — думал Нутряков, то и дело пришпоривая и без того взмыленного коня. — Все вы у меня расскажете. Я сумею развязать вам языки, красавицы, вы у меня горлинками петь будете…»

Катя с тревогой прислушивалась к далеким орудийным раскатам: судя по всему, бой шел где-то под Криничной. Подслеповатыми глазами поглядывала за окно и бабка Секлетея, качала головой. Лишь Грицько, хвативший где-то с самого утра, был настроен благодушно. Он с час уже, наверное, сидел в теплой хате, поставив винтовку у дверей, казалось, совсем забыл о ней. Рассуждал вслух:

— И чого начальство придумало — баб стеречь?! Тьфу! Хлопцы там воюют, а я… Тьфу!

— Ну и ехал бы, чего ноешь, — с сердцем сказала Катя.

— Не-е… Не можно. Сам Нутряков наказывал: за Катериной Кузьминишной гляди в оба. Птыця важная, эсерка. Не дай бог, что-нибудь с нею случится.

Катя весело рассмеялась:

— Да что со мной может случиться? Мы вон с бабушкой Секлетеей живем себе потихоньку…

Грицько не отвечает, машет рукой. Потом судорожно глотает слюну, тянет просительно:

— Выпить бы… Може, найдешь, Секлетея?

Бабка машет руками.

— Да откуда у мэнэ? Всю уж повылакали.

Орудия забили мощнее, стекла в бабкином доме мелко подрагивают.

— А не мешало бы и выпить, — говорит вдруг Катя. — А, бабушка? За нашу победу. Может, правда найдется? Я бы заплатила.

Бабка Секлетея мнется.

— Да и так уже все мне поотдавала, Катерина, — с укоризной и нерешительностью говорит она. — Ну ладно, поищу.

Она скоро вернулась с мутной бутылью самогона, и Грицько потер руки, сел к столу. Пил жадно, почти не закусывал. Погрозил Вереникиной:

— Ты, Катерина Кузьминишна… того, гляди, чтоб я не пропав, поняла? Бери вон винтовку и… ик!.. карауль. И в случай чего… ну, красные там наскочут — пали, поняла?

— Да поняла, поняла! — смеется Катя. — Так уж и быть — отобью тебя у красных.

— Но… Но… — силится что-то сказать Грицько, но так и не сказал — захрапел прямо на столе.

Катя поднялась.

— Схожу-ка я, бабушка, за дровами, — сказала она Секлетее. — Дрова-то наши кончаются.

— Да сидела бы ты дома, — бабка испуганно посматривает за окно. — Не ровен час, наскочит какой идол…

— Да откуда же ему в лесу взяться-то? — Катя одевается, думая о том, что ничего из вещей брать она не будет — нельзя, это привлечет внимание той же Секлетеи. Не важно, что Грицько заснул, она может побежать в штабную хату, там комендант, Бугаенко, десятка два бандитов остались в Новой Калитве, бросятся за ней в погоню… Нет-нет, пойдет как есть, только с санками…

Как можно спокойнее Катя миновала улицу, спустилась по заснеженному бугру к Дону, перешла его. Уже из леса оглянулась — неужели все позади? Сердце ее стучало тревожно и сильно, она знала, что может чувствовать себя в безопасности за Мамоном, на той самой дороге, где они простились с Павлом…

«Обязательно найди дупло с оружием, — вспомнила она его слова и подчинилась им. — В лесу всякое может случиться…»

Она в точности выполнила инструкцию: отсчитала от развилки двести шагов на север, стала внимательно осматривать дуб за дубом, искала дупло. Лес стоял тихий, заснеженный, спокойный. Но скоро гул далекой канонады приблизился, стал отчетливым — слышались теперь и перестук пулеметов, и винтовочные залпы. Кажется, бой приближался к Новой Калитве.