Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Между прочим, Федор Михайлович, — Алексеевский думал о своем, — в политическом отношении банда любопытнейшая! Мне, к слову сказать, жаль многих: ведь одурачили крестьян, горы золотые посулили — и это ведь надо суметь! Ну, иных запугали, дезертиры — те, понятное дело, из Красной Армии по политическим соображениям сбежали. И сам Колесников… столько лет у нас в армии был, командиром к тому же… А подвернулся случай — врагом стал.

— Врагом он и был, Николай Евгеньевич, — убежденно проговорил Мордовцев. — Не строй ты по его поводу иллюзий. И калитвянские кулаки не просто так его в командиры поставили — их ведь поля ягода! Другое дело рядовые: тут посложнее, тут разбираться надо.

— Написать бы об этом обо всем, — задумчиво сказал Алексеевский. И добавил смущенно: — Я, честно говоря, собрал кое-какой материал.

— Я это по твоим воззваниям понял. — Мордовцев поставил кружку на стол, блаженствовал с минуту, разогретый кипятком и теплом печи, хорошо, ласково смотрел на Алексеевского. — Что носишь в себе что-то, к перу тянешься… А правда: кто лучше нас с тобой рассказать про все это сможет? Мы и видели, и чувствовали, а главное — воевали…

Дверь в их комнату в эту минуту открылась, вошел боец, доложил, что к товарищу Алексеевскому приехал какой-то человек, называется Наумовичем и требует пропустить.

— Пропусти, Махонин, пропусти. — Алексеевский встал, пошел навстречу входящему в комнату начальнику Павловской уездной чека, на ходу протягивая ему руку и приветливо улыбаясь. — Здравствуй, Станислав. Вовремя ты. Часа через два, пожалуй, и не застал бы — мы собираемся в Воронеж… Ну ладно, рассказывай.

Наумович, поздоровавшись и с Мордовцевым, — озябший с дороги, с обветренным лицом — сказал, приложив руки к теплой печи:

— Жарко у вас тут, хорошо.

Немного согревшись, достал из кармана черной кожаной куртки блокнот, полистал.

— Николай Евгеньевич, там, на хуторе Колбинском, мы взяли в плен несколько бандитов — я имею в виду наш спецотряд, — уточнил Наумович. — С некоторыми из них удалось побеседовать. Я спрашивал не только, так сказать, анкетные данные, но интересовался и причинами вступления в банду, искал нужного нам для операции человека.

— Так. Ну и что? — спросил Алексеевский. Он закурил трубку, слушал начальника уездной чека внимательно, со строгим лицом. — Нашел?

— Кажется, да, — не совсем уверенно сказал Наумович. — Фамилия его Маншин. Демьян. Из бедняков, в банду, как он сам утверждал, вступил по принуждению, не из активных, но участвовал, конечно, во многих набегах, грабил…

— Убивал?

— Пока не установлено. В Меловатке — там убит председатель волисполкома, Клейменов, и уничтожена почти вся его семья — Маншин был, руководил набегом и убийством Гончаров…

— Ну и что — Маншин этот? — нетерпеливо переспросил Алексеевский. — Согласился он на твое предложение?

— Судя по всему, он готов был принять его. Я дал ему на раздумье ночь, на рассвете Макарчук докладывал мне, что Маншин обращался к часовому, просил об аудиенции…

— Просил, докладывал… — Алексеевский нервно глянул на часы. — Ты конкретней, Станислав Иванович!

— На рассвете Колесников напал на наш отряд. — Наумович закрыл блокнот, сунул его в карман куртки. — Я сделал вид, что пленных пришлось оставить — они закрыты у у нас были, в сарае, Маншин находился с ними.

— Это хорошо, — похвалил Алексеевский. — Молодец. Но Колесников, как видишь, жив.

Наумович вздохнул, развел руками.

— Да, жив.

Алексеевский, докурив трубку, выколотил ее о край табурета, принялся расхаживать по комнате, думал вслух:

— Будем, конечно, надеяться, что Маншин сдержит свое слово. Но — сомневаюсь. Что-то должно произойти в банде, а так… Ладно, подождем несколько дней. Вернемся, вот с Федором Михайловичем из Воронежа… — он глянул на Мордовцева, — продолжим этот разговор. Подыщи еще двух-трех человек для этой цели, давай попытаемся, может быть, пойти на переговоры…

— Ни на какие переговоры Колесников не пойдет, Николай Евгеньевич! — резко сказал Мордовцев. — Руки у него по локоть в крови, какие там переговоры. Он же прекрасно понимает, что его ждет приговор ревтрибунала, и приговор однозначный…

— Дивчине вашей, Вереникиной, спасибо передай, — продолжал Мордовцев. — Хорошо она нам помогла. Надо ее к награде представить, заслужила. Да и парня этого, Карандеев, да? Пусть и посмертно.

Алексеевский покивал согласно, щелкнул крышечкой часов, поднял глаза на Наумовича.

— Карандеева где похоронили?

— Там, где нашли, Станислав Иванович, на берегу Дона. Похоронили хорошо, с почестями. Обелиск, правда, временный, деревянный, поставили. Но разделаемся, вот, окончательно с Колесниковым…

— Да, таких людей, как Павел, должны помнить. — Алексеевский застегивал шинель, лицо его помрачнело.

Все трое они вышли из сельсовета; у крыльца Мордовцева и Алексеевского ждал готовый уже в путь эскадрон. Командир кавбригады, Милонов, прощаясь сегодня утром (бригада возвращалась в Митрофановку, на станцию), приказал этому эскадрону сопровождать губвоенкома и председателя губчека с несколькими еще губернскими работниками до Кантемировки.

Наумович за руку попрощался с Мордовцевым и Алексеевский. Алексеевский обнял вдруг Наумовича.

— Скоро увидимся, Станислав. Занимайся пока тем, что я сказал. Главное знать: где Колесников, что замыслил и что предпринял.

Наумович, удивленный и несколько смущенный порывом председателя губчека, молча кивал — понял, Николай Евгеньевич, все будет исполнено.

Брички, а следом и эскадрон тронулись в путь.

У Смаглеевки, километрах в пятнадцати от Кантемировки, за дальним бугром показались два всадника. Они с дальнего расстояния, не приближаясь, явно рассматривали отряд — две брички (на первой стоял станковый пулемет) и сопровождающий их эскадрон. Всадники некоторое время двигались параллельным курсом, то пропадая в ложбинах, то снова появляясь.

— Не иначе как недобитые колесниковцы, — кивнул в сторону всадников Мордовцев. — Видишь: едут и боятся.

— Может быть, — рассеянно кивнул Алексеевский, думая о своем. — Ничего, посмотрят и сгинут. Что им еще остается?

— Федор Михайлович, разрешите пугнуть? — командир эскадрона, черноволосый, в белой кубанке казачок, вплотную подъехал к бричке, рукоятью плетки показывал в сторону всадников. — Что-то они мне не нравятся. Прилипли, как банные листы.

— Да чего их пугать! — отмахнулся Мордовцев. — Они и так теперь напуганы. Оставьте, сами уедут.

Всадники в самом деле скоро скрылись из виду, и все успокоились, забыли о них. Тянулась однообразная зимняя дорога, колеса бричек тарахтели по мерзлому скользкому тракту, лошади трусили с опаской, фыркали недовольно. Эскадрон шел сбоку, по снежной неглубокой целине, снег податливо шуршал под десятками копыт. Ночь совсем уж растворилась в зимнем белесом мареве, но солнце так и не показалось; кажется, занималась метель, сыпалась с неба мелкая сухая пороша, поднялся ветер. Ехать становилось все холоднее; Мордовцев кашлял, и Алексеевский с тревогой поглядывал на губвоенкома — не заболел бы Федор Михайлович окончательно.