Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Марко́ Гончаров, ухмыляясь, стоял перед Колесниковым.

— Здоров, Иван Сергеевич!

— Здорово, Марко́! Где тебя черти носили?

— Да носили… Хе-хе-хе… Помирать кому охота, Иван Сергеевич?! От красных хоронился, чуть было не сцапали… А тут, чуем с хлопцами, шо до дому все вернулись.

— Ну, не до дому и не все, — нахмурился Колесников. — Кто в честном бою полег, а кто в камышах отсиживался да чужих баб щупал.

— Баб много, Иван Сергеевич, не обижайся, табун тебе еще пригоню. А Таньку, — он наганом показал себе за спину, — жалеть нечего, красная до пяток.

— Грехи, выходит, замаливаешь, Марко́? — усмехнулся, покуривая, Безручко.

— Выходит, — нагло уставился тот на голову политотдела. — Но к Таньке еще пяток комиссаров прибавь, без дела не сидели.

— Ладно, потом разберемся, — махнул рукой Колесников. — Холодно тут прохлаждаться, айда в дом.

…Сейчас, вспоминая все это, животный свой страх перед Гончаровым (этот не остановится перед ним, командиром, пулю всадит и не охнет), Колесников ехал к своему дому. Особого желания появляться перед родными у него не было, мать, кажется, все ему сказала тогда, на Новой Мельнице, настроила, не иначе, против него жену и сестер. Как же: муж и брат — главарь банды, убийца. Да кто бы из них был сейчас живым, если б он не сделал этого шага?! И как им объяснить, что при красных они из нищеты не вылезут, будущая коммуна, уравниловка, не позволит даже самым трудолюбивым крестьянам иметь больше других, хоть лоб расшиби! Ведь большевики прямо говорят: все равны, все одинаковы.

Домашние встретили его молчанием. На приветствие ответила одна лишь Настя, меньшая из сестер, да и то скороговоркой, с оглядом на мать. А мать — та вообще за ухваты взялась, чугунки ей понадобилось срочно ворошить!..

— Переодеться дай, — глухо сказал матери Колесников, решив, что по возвращении как следует проучит Оксану — побегает она от мужа, попрыгает под вожжами!

Он наскоро переоделся, пожевал молчком картошки с квасом и ушел не простившись. И ему никто ничего не сказал.

По указанию Колесникова выпороли и «бойца для мелких поручений» деда Зуду, за потерю бдительности. Имелся в виду побег «жинки» атамана, Соболевой, кончившийся «вынужденной мерой, убийством последней», — так было сказано в приказе, который сочинил новый начальник штаба, Бугаенко. Стругову в этом приказе объявлялась благодарность «за решительные действия, а также за точное исполнение распоряжений командира».

Пороли Сетрякова на виду, все тот же Евсей с Кондратом Опрышко, за плетнем штабного дома. Дед повизгивал в стыдобушке, дергался в одном исподнем на широкой лавке, слезно просил «Евсеюшку» не позорить его перед честным народом, но Евсей лишь посмеивался, охаживая пучком мерзлой лозы тощий дедов зад, приговаривал на каждом ударе, мол «военна дисциплина для усих одна и треба ее сполнять и старикам, и молодым».

За плетнем собралась толпа зевак, парубки улюлюкали, подбадривали Евсея и Кондрата, который сидел на Сетрякове верхом, а сердобольные бабы охали и потихоньку возмущались: да что ж это деется? Старика лупцуют…

Кончилась экзекуция совсем весело: сквозь толпу прорвалась вдруг Матрена, жена деда Зуды, выхватила у Евсея лозу, под хохот и свист парубков сама вытянула деда по спине, а потом велела ему одеваться и повела домой — военная карьера деда Зуды завершилась.

Посрамленный и униженный, Сетряков шел впереди Матрены, опустив в горе седую простоволосую голову, стыдясь смотреть на слобожан — вот тебе и коня дали, сани… Эх! Старого воробья на мякине провели!.. Сбоку деда скакал на одной ноге Ивашка-дурачок, выкрикивал обидное:

— Побил комиссаров, ага? Побил комиссаров!..

…К вечеру банда снялась из Старой Калитвы. Отдохнувший и внешне бодро выглядевший «полк» тем не менее вяло тащился по улицам слободы, покидал дома с явной неохотой. Стало наконец известно, что Колесников принял решение уйти в Тамбовскую губернию, на соединение с Антоновым, а если не получится — красные могли перерезать путь на север, — то на Украину, к батьке Махно. Можно было пойти и на юг, к Фомину, но юг Воронежской губернии крепко теперь держали чоновцы и отряды чека — незаметно, без боя, не пробиться. Да, надо идти к Александру Степановичу, в последнем письме тот пожелал «лично свидеться и обсудить план дальнейших совместных действий».

Два дня спустя с большим, хорошо вооруженным конным отрядом влетел в Старую Калитву Наумович. Последние сутки он, что называется, висел у Колесникова на хвосте — тот метался между Нижним Кисляем, Калачом и Шиповым лесом, прячась в него, как улитка в раковину. Боя Колесников явно избегал. Судя по поведению банды, она стремилась уйти из губернии, скорее всего на Тамбов, и Наумович всеми силами старался помешать Колесникову осуществить его замысел.

Отчаявшись уйти невредимым, без потерь, Колесников ринулся напролом — снова на Калач, а потом на Новохоперск, где в коротких, но кровавых стычках с чекистами потерял половину «полка», в том числе и нового начальника штаба, Бугаенко. Остатки «полка» между тем таяли на глазах — «бойцы» потихоньку разбегались, и от страха за будущую расплату, и от нежелания идти в соседнюю губернию: дома и прятаться лучше — знакомые все места, а убьют — так тоже дома.

Такие настроения в банде передал Наумовичу пленный, назвавшийся Григорием Котляковым. Он сказал, что с Колесниковым осталось человек сто пятьдесят, не больше, но это все «отпетые», эти не побегут. Себя же Котляков выдал за подневольного в банде, он-де и пальцем никого из красных не тронул, а просто так на коне скакал да самогонку лакал. Наученный горьким опытом, Наумович не поверил ни одному слову пленного, сказал Котлякову, что трибунал разберется, там все расскажешь, и отправил бандита под конвоем в Павловск. В самый последний момент хотел спросить — живой там Маншин или нет? Но не спросил, передумал.

Колесников с боем прорвался мимо Новохоперска и через деревню Алферовка, Хоперские леса двинулся на Кирсанов, к Антонову. В антоновской «армии» банда Колесникова получила наименование 1-го Богучарского полка, до марта 1921 года принимала активное участие в боевых действиях против частей Красной Армии и отрядов ЧК на территории Тамбовской и Воронежской губерний.

А Наумович вернулся в Старую Калитву; в потрепанной его записной книжке значились новые фамилии — Назаров, Кунахов, Прохоренко, Фролов, слобожанская знать, кулаки. Значились там и еще две фамилии: некий Рыкалов из Меловатки, бандитский пособник, и Выдрин, из Россоши…

В марте двадцать первого года в Воронежской губчека произошли большие изменения: председателем ее стал Дмитрий Яковлевич Кандыбин; отдел по борьбе с бандитизмом возглавил Михаил Иванович Любушкин, которого перевели из Киева в Воронеж по его личной просьбе — надо было довести дело, начатое Николаем Алексеевским, другом и соратником, до конца; был разоблачен и расстрелян как враг революции Сахаров, сотрудник губчека, — это он помогал Колесникову через связного Выдрина; новыми членами коллегии стали Д. Н. Ломакин, Я. Д. Рапопорт, С. А. Вторников.