Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

Да, операцию «БЕЛЫЙ КЛИНОК» можно считать выполненной. От полков Колесникова остались мелкие, рассыпавшиеся по югу губернии банды, которыми командуют бывшие его приближенные, — Безручко, Варавва, Стрешнев, Курочкин… Банды эти лишились поддержки крестьянства, перестали быть политической силой, превратились в чисто уголовные, но, разумеется, не стали от этого превращения покладистей, наоборот: понимая свою безысходность, утроили зверства, не щадят ни стариков, ни детей, по-прежнему истребляют партийных и советских работников на местах. Преследовать их крупными силами — нет смысла, они чрезвычайно подвижны, осторожны, открытых боев избегают, действуют больше ночами. Теперь нужна новая тактика и, возможно, новая, тщательно продуманная операция…

Сидя уже за столом, Кандыбин выдвинул один за другим ящики, принялся рассматривать бумаги. С момента отъезда Алексеевского к ним никто не притрагивался, вообще, не открывали кабинет, и Дмитрий Яковлевич, вошедший в него с душевным волнением, осторожно стал вынимать папки, сколотые листы, аккуратно сложенные конверты.

Попался на глаза конверт со знакомым, не очень разборчивым почерком… Да, это письмо Любушкина. Они дружили с Алексеевским еще в Боброве, переписывались.

Кандыбин подержал письмо в руке — что теперь делать с ним? Сдать в архив? Но письмо частного порядка, не служебное.

Он снял трубку телефона, попросил Любушкина зайти. Минуты три спустя они сидели в креслах, по сторонам стола, и Михаил Иванович грустными глазами смотрел на давнее свое письмо, переворачивал его, вздыхал.

— Это я из Киева ему писал, Дмитрий Яковлевич, — сказал Любушкин. — К себе звал, дел там много было, думал, что больше воронежских. Да-а… А он меня сюда тянул. Эх, был бы я тогда с ними!..

Они помолчали; закурили, откинулись каждый в своем кресле, думали.

— Наумович здесь? — спросил Кандыбин.

— К трем будет, как ты велел, Дмитрий Яковлевич. — Любушкин вынул из нагрудного кармана френча часы, посмотрел. — С ночлегом пошел определяться. А Маншин у нас сидит, утром я говорил с ним.

— Веришь, что именно он убил Колесникова?

— Верю. Там, понимаешь, Дмитрий Яковлевич, не только принцип самосохранения сработал. Колесников в свое время выпороть его приказал, унизил в глазах бандитов, К тому же силой принудил взять оружие в руки, из бедняков он…

— Хорошо, разберемся, я сам с ним потолкую. А сейчас давай перед коллегией помозгуем, что будем с этими безручками-курочкиными делать? Расплодилось их, как… — Кандыбин не нашел подходящего сравнения, махнул рукой — и так понятно.

Любушкин привстал, затушил папиросу в пепельнице, полной окурков, пригладил ладонью волосы. Полноватое его и добродушное с виду лицо застыло в напряженной мысли.

— Думаю, Дмитрий Яковлевич, своего «батька́» нам надо родить. Иначе к бандам не подберешься.

— То есть?

— Есть у меня на примете человек. Коммунист, служил в свое время в Богучарском полку, командовал пулеметной командой. Сам из тех же мест, южанин.

— Так, — торопил взглядом Кандыбин.

— Если ты, в принципе, не возражаешь, Дмитрий Яковлевич, то наш отдел предлагает новую операцию — «БАТЬКО ВОРОН». Человек этот едет в Богучарский уезд, сколачивает там банду из надежных, проверенных нами людей, входит в контакт с Безручко, Курочкиным… ну, с кем получится. Разрабатываются совместные действия по «уничтожению» чекистских отрядов и «налетов» на Советы… Главное, конечно, бой им навязать, выманить из логова. Тот же Безручко теперь каждого куста боится.

— Неплохо, — кивнул Кандыбин. И повторил с одобрительными нотками: — Совсем неплохо! Ну, а кого же ты на «батька́» планируешь? Тут смелый человек нужен. Очень смелый!

Любушкин, видя, что председатель губчека живо заинтересовался будущей операцией, обрадованно улыбнулся.

— Зовут его Шматко Иван Петрович. Но давай я тебя с ним после коллегии познакомлю, вечером. Народу поменьше будет, потолкуем без свидетелей, а?

Они понимающе глянули друг на друга, встали. На столе Кандыбина зазвонил телефон, Дмитрий Яковлевич взял трубку, взглядом отпуская Любушкина.

— Да, слушаю!

Звонил Сулковский; спросил сначала о самочувствии, о том, как работается Кандыбину на новом месте… Поинтересовался, знают ли в губчека об убийстве руководителей коммуны, что образована была под Мамоном, и Кандыбин со вздохом ответил: знают и, кажется, напали на след банды.

— Кажется, — вздохнул и Сулковский. — Хватит уже нападать на следы, Дмитрий Яковлевич, надо кончать с бандами.

— Сегодня у нас коллегия по этому вопросу, Федор Владимирович. Есть еще кое-какие соображения, задумали новую операцию.

— У губкома тоже есть кое-какие предложения, Дмитрий Яковлевич. Ты бы зашел.

— Хорошо, Федор Владимирович. Когда?

— Когда?.. Да давай после коллегии вашей и заходи. Потолкуем.

Кандыбин положил трубку, подумал о том, что и сегодня раньше полуночи «домой» ему не добраться — то есть лечь отдыхать на диване в соседней с кабинетом комнате удастся, наверное, к утру: после разговора в губкоме ему надо очень серьезно поговорить с кандидатом на «батька́» — человек рискует не чем-нибудь, а головой; будет ждать и Наумович; да и бандита этого, Маншина, тоже надо сегодня расспросить — завтра его увезут в Москву, такое было распоряжение из центра…

С правого, крутого берега Дона, с лобастых его меловых бугров радостно смотреть на неоглядную светлую даль, на зеленое родное великолепие полей и синюю широкую ленту реки, слушать заливистые трели жаворонка, почти невидимого в знойном голубом мареве неба, вдыхать смешанный аромат полевых цветов и трав, густыми волнами плывущий над землей, сознавать себя живым, здоровым… Первозданная тишина и кажущийся покой, ослепительно белые облака, отражающиеся в чутком и нервном блеске воды, летнее уже, горячее солнце, заливающее ярким светом горизонт, — все это настроило Наумовича на философский лад, Он с полчаса уже, чуть в стороне от Кати Вереникиной, хлопочущей у прибранной, в цветах, могилы Павла Карандеева, сидел на холодном гладком камне, лицом к остроконечному простенькому обелиску и открывающемуся за ним простору, думал.

Катя упросила его хотя бы на полдня оставить дела в Мамоне, съездить к могиле Павла. Наумович согласился, понимая, что потом это время придется наверстывать, — забот все прибавлялось. Позавчера на хуторе Бабарин среди бела дня переодетые в форму красноармейцев бандиты вырезали коммунаров-первомайцев во главе с Тихоном Басовым. Бандиты были «свои», местные, никто из погибших коммунаров не поднял шума, не встревожился — доверились мирно подошедшим людям, заговорили с ними…