Валерий Привалихин - Восхождение: Проза

— Чекисты! — крикнул кто-то задний, указывая рукой на вывернувшуюся из-за бугра конницу, и Колесников, скомандовав «За мной!», выдернул клинок, устремился навстречу отряду. И они смяли было этот небольшой чекистский отряд, если бы…

Никто в грохоте боя, в азарте погони не расслышал того выстрела, и сам Колесников в первое мгновение не почувствовал боли — кольнуло что-то в спину, ожгло. Колесников, удивляясь себе, стал валиться на шею скачущего коня, а свет уже померк для него, и скоро рухнуло на землю бессильное, мертвое тело.

— Вот так, Иван, — пробормотал позади, метрах в тридцати, Демьян Маншин, осторожно оглядываясь — не видел ли кто, как он стрелял. — Попил нашей кровушки, хватит.

— Командира убило-о-о!.. — испуганно завопил кто-то из самой гущи атакующих, и конница смешалась, остановилась; многие же верховые бросились кто куда.

Оставшиеся поспрыгивали с коней, кольцом окружили лежащего на земле Колесникова — дергались еще его руки, и вздрагивали черные веки… Через минуту он затих, вытянулся.

— Царство тебе небесное, Иван Сергеевич, — Безручко потянул с потной головы малахай. — Отгуляв, брат.

Справа снова послышались выстрелы, из близкой лощины неслась по направлению к банде конница, и Безручко первым вскочил на коня.

— Кондрат! Опрышко! — гаркнул он. — Колесникова клади на коня, ну! Живее! В бой с красными не ввязываться! — подал он команду заметно поредевшей банде. — За мной!..

Маншин, скакавший в числе последних, выбрал момент, выстрелил коню в голову, полетел вместе с ним на влажную, пахнущую прелым листом землю. «Скачи, политотдел, без меня», — успел подумать, охнув от боли в ноге; сидел потом у лежащего, бившего копытами коня, глядя на приближающихся конных, на чем-то знакомое лицо первого всадника в кожаной куртке, с наганом в руке…

«Гражданин следователь, Станислав Иванович!» — дрогнуло сердце Демьяна, и он привстал с надеждой, стал махать руками — мол, живой я, не бросайте тут одного!..

Глухой безлунной ночью в одно из окон Колесниковых кто-то осторожно, негромко постучал.

Женщины всполошились, повскакивали с постелей.

— Кто это, мама? — подняла голову и меньшая, Настя, кинулась было отдергивать занавеску, но Мария Андреевна сурово остановила ее руку, подошла сама.

За окном темнела плечистая мужская фигура в лохматой бараньей шапке, черная густая борода сливалась с шапкой, казалось, и не человек за окном, а какое-то страшилище, привидение.

— Чего надо? — громко спросила Мария Андреевна, и человек за окном, в котором она признала наконец Кондрата Опрышко, подал знак — открой, мол, не с руки мне кричать, услышат.

В сенцах Мария Андреевна еще переспросила, кто это, и Опрышко нетерпеливо снова отозвался, шагнул в сенцы, нагнув голову в низкой притолоке, зацепив ногой громыхнувшее пустое ведро, чертыхнулся.

Мария Андреевна зажгла уже лампу; придерживая рукою стекло, стояла перед Опрышкой, смотрела на него молча и строго.

— Сидай, Кондрат, — сказала она, помедлив, не дождавшись от ночного гостя первого слова. — С чем явился в такой час?

Кондрат стянул шапку, сел, кашлянул нерешительно.

— Да с чем… Дурные вести, Андреевна. Ивана вашего убили.

Вскрикнула, зашлась плачем Настя; две другие девки, Мария и Прасковья, в белых холщовых рубахах, выглядывали из спальни, тянули голые напряженные шеи.

Мария Андреевна поставила лампу на припечек, молчала; лицо ее с сурово поджатыми губами оставалось внешне спокойным, лишь глаза потемнели, налились холодом. Осуждающе глянула на ревущую уже в голос Настю, а потом и у самой ноги не выдержали — села на лавку, в отдалении от Кондрата, застыла изваянием.

— Чуешь, шо говорю? — снова спросил Опрышко, и Мария Андреевна едва приметно и горестно кивнула — да слышу, слышу.

— Похоронить бы его надо по-людски. — Кондрат, освоившись и предполагая, видно, длинный разговор, принялся вертеть цигарку, крупно нарезанный табак сыпался меж его черных, плохо слушающихся пальцев. — Он зараз у нас в одной хате спрятан, в подполе. Гро́ши нужны: одёжу купить да на поминки. Командир все ж таки.

— Никаких гро́шей у нас нема, — сказала Мария Андреевна. — А хоть бы и были, все одно не дала бы.

— Думай, шо говоришь, Андреевна! — что-то наподобие кривой улыбки передернуло волосатую физиономию Кондрата. — Сын он тебе.

— Мои сыны в Красной Армии, — сказала она жестко. — Что Павло, что Григорий… А Иван… Нету никаких гро́шей, Кондрат. Хороните сами, раз он вам командир.

Опрышко поднялся. «Козью ножку» раскуривать не стал, сунул ее за ухо. Потоптался у порога, похмыкал в бороду, медленно о чем-то думал.

— Ну, як знаешь, Андреевна. Тебе виднее, — уронил многозначительное, тяжелое и задом выдавил дверь в сенцы, вывалился прочь, сгинул.

А на следующую ночь дом Колесниковых запылал высоким жарким костром. Умелая рука запалила сарай, катух для свиней, камышовую крышу дома. Все занялось разом, белым жутким огнем осветило Чупаховку и половину слободы, всполошило спящую Старую Калитву. Соседи бросились было на помощь — с баграми, с ведрами, — но куда там! Огонь яростно гудел в провалившейся уже крыше, жадно лизал ребра стропил, безжалостным смерчем гулял по крышам сарая и катуха, откуда едва-едва успели выгнать ревущую в страхе корову.

Прибежала вместе с другими старокалитвянами и Оксана Колесникова, кричала свекрови: «Да что ж вы стоите, мамо?! Хоть кружку воды на огонь вылейте, дом ведь горит, добро!» — а Мария Андреевна будто и не слышала ничего — стояла прямая, суровая, и огненные блики пожарища плясали на ее мокром от слез лице.

— За Ивана это, за Ивана, — шептали ее сухие, потрескавшиеся губы. — Нехай горит!..

Кандыбин ходил по кабинету большими размеренными шагами, напряженно размышлял: через два часа он назначил заседание коллегии, вопрос был важный, актуальный — окончательный разгром банд на юге губернии. С Колесниковым, с ним лично, покончено. Вчера в Воронеж Наумович привез из Калитвы Демьяна Маншина, тот утверждает, что именно он убил Колесникова во время последнего боя у Криничной, под хутором Зеленый Яр. И место, и время совпадают с рассказом Наумовича, совпадают и детали боя. Смерть Колесникова подтверждают еще два бандита, брошенные ранеными в поле, оба они в голос заявили, что в «Ивана Сергеевича хто-сь стрельнув сзади». Судя по всему, никто не заметил, что стрелял Маншин, тот выбрал очень удобный для этого момент. Что ж, хорошо. Операция «БЕЛЫЙ КЛИНОК» дошла до своего логического конца, завершилась. Обезглавить банду — дело архиважное, жаль, что удалось сделать это только теперь, весною. Ясно, что тем же Маншиным владели сложные чувства и мысли, он долго не решался пойти на такой шаг, не сразу, видно, поверил беседе с Наумовичем, не думал, что с бандами будет рано или поздно покончено. Конечно, событий за минувшие эти месяцы произошло много, главные из них — состоявшийся в Москве Десятый съезд РКП(б), принявший партийную резолюцию о замене продовольственной разверстки натуральным налогом, — это лишило экономической почвы подстрекателей мятежей; крестьянин получил возможность развивать свое хозяйство, иметь излишки продуктов или сырья, распоряжаться ими по своему усмотрению. Резолюция была напечатана в центральных и губернских газетах, народ широко оповещен о новой экономической политике партии большевиков; изменились и настроения в бандах, многие пришли с повинной, привлечены Советской властью к исправительному труду. Пришел и Маншин, выполнив задание Наумовича, надеясь, конечно, хотя бы этим искупить свою вину… Что ж, логично. Хотя хитрил поначалу, выжидал. Впрочем, непросто разобраться во всем этом и образованному человеку, а что спросишь с бедняка, скорее всего, не умеющего ни читать, ни писать. Надо будет внимательно потом поговорить с этим человеком, почитать рапорт Наумовича. Как бы там ни было, Колесников убит именно Маншиным, надо думать, непросто было решиться ему поднять руку на главаря банды, и, возможно, им двигал не только страх за собственную жизнь…