Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

Лишь удивление, вызванное странным чувством отстранённости от собственной плоти — металл под кожей, и не ощущается ничего. Только холод и немота побелевшей кожи.

— Это не впрыскивание штамма в виде раствора. Через специальный шприц будет подана под давлением и имплантирована под кожу микроампула с оболочкой из растворяемого органического вещества. Через десять часов оболочка разрушится — и вирус попадёт в ткань организма. До разрушения оболочки вы совершенно безопасны. После — вы станете опасней атомной бомбы. Гораздо, гораздо опасней…

«Сами то они не хотят заболеть, — подумал я. — Иначе для чего такой хитроумный способ заражения? Действительно ли они хотят умереть?»

Шипение газа в жёлтых трубках, подведённых к шприцу. Лёгкий толчок в локоть. Игла вздрогнула и, замерев на мгновение, отошла назад.

— Ампула имплантирована…

Моя правая рука — в коконе из прозрачной плёнки. Шприц, закреплённый на манипуляторе, отведён в сторону. Пространство под плёнкой заполняет серебристый, искрящийся туман.

— Дезинфекция? — спрашиваю я. — Значит, чего-то вирус всё-таки боится?

— Вещество образует плёнку, которая гарантированно закроет разрез, — поясняет Ками. — Ни одна дезинфекция не даёт гарантии. Уж поверьте…

Мощная вытяжка мгновенно всасывает туман.

— Любая попытка извлечения ампулы приведёт к разрушению оболочки… Берегите руку, не делайте резких движений… Заживление в течение пяти часов…

Когда у меня рейс на Москву? Сегодня ночью?

«У вас странный ник…»

«Обычный».

«Это и странно. Вы не любитель дешёвой романтики».

«Два дня назад на форуме выступил некий господин с ником Демон. Юноша пубертатного возраста. Избыток половых гормонов…»

«Почему так решили?»

«Чувствует себя ужасно крутым. Не знаю правда, кого он там решил ужасать… Но, похоже, муравьи в штанах толкают его на подвиги. Едва ли он осознаёт себя юным и глупым».

«Почему вы решили, что он юн и глуп? Его образ — усталый странник на краю Вселенной. Мудрец, проживший долгую жизнь…»

«Старец, пропагандирующий философию нигилизма? Это нонсенс! Мудрец не может быть нигилистом. Хотя бы из уважения к своему «Эго». Старики любят жизнь. В отличие от молодых, им есть что терять. Они не склонны подвергать Вселенную столь суровой ревизии».

«Разве в этом мире есть что-то, достойное существования?»

«Ну… Например — я».

«Вы уверены?»

«Абсолютно».

«Вот видите, эгоизм излечивает от нигилизма. В подлинном нигилизме всегда есть некая идею самопожертвования. Таким образом, то, что обыватели называют «террор» — есть нигилизм, содержащий в себе идею самопожертвования, достигшую наивысшей точки развития. Каково?»

«Смело. Для дискуссии».

«Двинемся дальше. Террор для безнадёжно замкнутого в себе индивидуума с комплексом законченного социопата — это самый эффективный способ разгерметизации. По сути дела, это единственная возможная для него форма социальной активности. Всё остальное — гниение заживо в саркофаге собственного дома. Принято?»

Второй час чата. Линия перегружена.

Пауза. Пауза. Пауза.

«Принято?»

Видят. Всё видят. Насквозь. Сквозь окна.

Пауза.

Словно изморось легла на стекло.

Дымка, схваченный морозом туман.

Овал иллюминатора в круге тонкого льда.

Вершины гор, посыпанные серебряным порошком, струящимся течением ночи затянуты под крыло, словно под плывущий по небесному озеру плот. Облака белыми лентами свисают с обрывов; колышутся, колеблются, волнуются в потоках неспокойного чёрного воздуха.

Луна, на мгновение спрыгнув с неба, скатилась по ослепительно блеснувшему склону, слетела в долину, нырнув с головой в бьющуюся волной о край обрыва темноту; вновь взлетев вверх, пронеслась рассыпающим искры холодным серебряным шаром по насту крутого склона с другой стороны равнины, и, оттолкнувшись от острия схваченной льдом вершины, вновь прыгнула в небо.

И засветила там ровно, по ночному неспешно. Словно и не было ничего. И висела она так с начала времён недвижно, мёртво.

«Меня не обманешь, — прошептал я. — Ты не спишь… Не спишь…»

Луна хочет казаться мёртвой. Но она спускается на землю.

Я это видел однажды. В детстве.

Луна висела низко, над самой крышей дома. Если бы я мог подняться на лифте на самый верх, до девятого этажа, по короткой лестнице добраться до люка, ведущего на крышу, открыть его, пробраться наверх, встать у перил на самом краю крыши и вытянуть руку вверх…

Высоко, высоко, насколько это можно…

Подушечки пальцев заледенит студенисто-синий воздух, и ногти царапнут по зимнему, холодному, пыльному шарику луны.

А если подпрыгнуть вверх и ладонью…

— Вроде, на крыло лёг, — заметил мой сосед.

— Что? — спросил я.

— Самолёт на крыло лёг…

Сосед пьян. Он непрестанно прикладывается в плоской чёрной фляжке, которую достаёт из закреплённого на поясе футляра. Сделав глоток (он высоко запрокидывает голову… видно, фляжка почти пуста), зажмуривается на мгновение, резко выдыхает воздух — и снова прячет фляжку в футляр.

Минуты через две достаёт её — и снова подносит к губам.

Сбоку на фляжке закреплён маленький компас. Иногда сосед вспоминает о нём — и тогда, плотно закрутив пробку и развернув фляжку к приглушенному свету ламп в проходе пассажирского салона, смотрит внимательно на линованный азимутами кружок, шевелит губами и рисует указательным пальцем в воздухе загадочные фигуры.

— Витя, перестань! — строго говорит ему супруга.

Она сидит у самого прохода между рядами кресел (кажется, она боится летать, иллюминаторы внушают ей страх — она старается держаться от них подальше). Сосед, протягивая фляжку ближе к свету, опирается локтями ей на колени и едва не ложится на них животом.

— Перестань! Что ты там видишь? Сиди спокойно, не доводи меня!

— На северо-запад летим, — с видом бывалого штурмана сообщает сосед жене.

— Боже мой! — она всплёскивает руками и резко толкает его в плечо. — Сядь ты наконец! Я и так знаю, что не на юго-восток! Пятый час уже эта пытка, когда же прилетим то…

Сосед, сопя обиженно, откидывается на спинку кресла.

Молчит минуты две. Потом, не выдерживая одиночества и покоя, поворачивается ко мне. Толкает локтем в бок.

— Ты это… Тоже отдыхал, что ли?

Я киваю в ответ.

— А без загара что-то… — тянет сосед, с сомнением разглядывая белую мою кожу.

«Поближе двигайся, — проносится у меня в голове неожиданная мысль. — Ближе… Ты будешь первым… Одним из первых».

По моим расчётам, ампула растворилась три часа назад. Я уже опасен.

Каждый мой выдох — порция яда. Ближе, ближе…

Интересно, сколько крови вытечет из этого толстяка?