Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— У меня кожа солнце плохо переносит, — отвечаю я.

— А чего на юга тогда летал? — недоумевает сосед.

— Купаться, — поясняю я, и закрываю глаза.

До чего же зловонное у него дыхание! И этот запах пота…

От него тошнит.

— Да, у нас-то реки замёрзли, — глубокомысленно замечает сосед. — А вот…

— Вить, не приставай к человеку, — обрывает его супруга.

— Кто пристаёт-то? — искренне удивляется Витя.

— Ты! Поспи, наконец, тебе же на работу завтра. Прям с аэропорта поедешь. Как на сотрудников будешь смотреть? Глаза как у кролика!

— А по херу! — Витя машет рукой и тянется к фляжке. — Я директор… бля! Они мне…

— Не ругайся! На тебя уже люди смотрят.

— И люди по херу! Выпьешь?

Он протягивает мне фляжку.

«Ну, ты сам напросился».

В других обстоятельствах я бы, конечно, отказался. Но сейчас…

«Ускоренная репликация. Все жидкости тела…»

— Выпью.

Я забираю фляжку, делаю глоток.

Коньяк. Крепкий.

«Спиртовые растворы не гарантируют дезинфекции… Вирус устойчив…»

— О, наш человек!

Сосед улыбается.

— И я глотну.

— Вить, там полбутылки было. Прекращай.

— «Мартель», Нинк! Хрен прекратишь!

На стали горлышка, на плотной резьбе — тонкая плёнка моей слюны.

Пей, Витя, пей.

Ты и я — одно.

Поцелуй от меня супругу.

…Если ладонью накрыть этот шар, то можно подтянуться, схватившись за него. Луна так прочно закреплена в воздухе, что выдержит любой вес.

И, подтянувшись, можно забраться выше и сесть верхом на Луну. Главное — держаться за неё руками. Крепко держаться. Луна может качнуться под порывом ветра. И тогда можно упасть.

Падать так высоко — выше, чем с девятого этажа.

— Я капитан блядского катера! — заявил сосед и стукнул кулаком по спинке стоявшего перед ним кресла. — У меня и фуражка есть…

Спинка качнулась и послышалось недовольное сопение.

— Чё? — уточнил Витя.

— Он иностранец, — пояснила супруга. — Сама видела — он в аэропорту пиво брал. Узкоглазый. Японец, видно. Вот люди пиво пьют, культурно, и не то, что ты…

— Это я тут иностранец! — заявил Витя. — Пусть терпит!

— I’ll call a stewardess, — пообещал скрытый спинкой кресла пассажир.

— Чё? — переспросил Витя.

— Он стюардессу вызовет, — пояснил я.

— И чего?

— Хулиганство на борту воздушного судна. Посадят самолёт где-нибудь в промежуточном аэропорту и счёт потом выкатят.

— Ебать-копать! — возмутился Витя. — И большой счёт?

— Вить, он кнопку нажать хочет, — предупредила наблюдательная Нина.

— Это… не хрена! — Витя замахал руками. — Слышь, братан! Нечего жать тут!

Пассажир в переднем кресле приподнялся и, повернув голову, посмотрел пристально (и даже как будто оценивающе) на Виктора.

Тот дружелюбно развёл руками и потом, соединив ладони замком, потряс ими в воздухе.

— Мир! Дружба!

Пассажир погрозил пальцем и сел на место.

— Пронесло, — зашипела Нина.

— Слышь, пловец, — Виктор подмигнул и толкнул меня локтем в бок, — а ты чего, понимаешь по-японски то?

— Он по-английски говорил, — ответил я.

Так не хотелось разговаривать с ним! От одного только лицезрения этой добродушной и дружелюбной рожи к горлу подкатывала тошнота.

Но я уже не мог полностью принадлежать лишь себе. Я уже выполнял миссию.

Я выполнял работу.

И частью этой работы было общение. Со всеми.

Со всеми!

Никто не должен был избежать моего общества, никто.

— А ты и по-английски можешь? Ни хрена ж себе! Нинк, вот человек!

— Да ты пей уж лучше, чем молоть всякую…

— Чего не так то?!

— У тебя на фирме мало таких? Тоже мне…

Его супруга смотрела на меня уже с явной неприязнью. Может, ей казалось, что я буду набиваться её мужу в компаньоны?

О, знала бы она, какой подарок я им только что сделал! Не так бы сейчас на меня смотрела…

А чтобы, собственно, она сказала тогда? Скажем, её отравили минуту назад. И она узнала об этом. Простой, тупой, удовлетворённый жизнью до полной задроченности обыватель — так ли уж испугает тебя яд?

Что скажешь ты?

«Ну не хуя себе!»

Да, это чем-то похоже на клизму. Очистительную. Кал сползёт по кишечнику вниз. Будет легче дышать.

И тогда ты наберёшь воздуха (так что заболит распираемая растянутыми мешками лёгких грудь) и выкрикнешь:

«Н-И-И-Х-У-У-Я-Я-С-Е-Е-Б-Е-Е!!!»

Так, кажется, должна закончиться жизнь и начаться вечность.

— Нинк, я специалиста сразу увижу. Вот я катер в аренду взял…

— Да ты ж разбил его!

— Ты это… Помолчи! Рулевой вот у меня — золото был. Золото, а не человек. Жаль только, потонул до времени…

Он повернулся ко мне. Губы его почти у самого моего уха.

— Ты вот скажи… По-английски сечёшь?

— Андестендю понемногу, — скромно отвечаю я.

— Вот! — он в восторге трясёт поднятым вверх указательным пальцем. — Я сразу специалиста вижу. Чем занимаешься?

— Да вот… Пишу помаленьку. Статьи, очерки…

— По-английски?

— По-русски в основном.

— Слышь…

Он лезет во внутренний карман пиджака. Копается, ищет что-то. Лицо его наливается красным. Лоб покрывается каплями пота. Он сопит, дышит тяжело, словно с трудом проталкивая воздух сквозь сжатое напряжением горло.

— Вить, ты заканчивай…

Он отмахивается от жены.

— Вот она!

Виктор вздыхает с облегчением и протягивает мне белый прямоугольник визитной карточки.

— Звони, пловец. По-английски побазарим. Мне переводы делать надо…

«Мудак», — шипит супруга.

«Огребёшь!» — шёпотом же обещает ей Виктор.

Я смотрю мельком на визитку, прежде чем засунуть её в нагрудный карман.

РОЖНОВ

ВИКТОР ПЕТРОВИЧ

Генеральный директор

Наверное, это интересно. Интересно узнать имя первого человека, получившего мой дар. Первого, кому я подарил бессмертие.

Да, крупная добыча. Генеральный директор!

Мой первый друг и соратник.

Или… Скажем по-другому.

Витя. Просто пьяный ублюдок Витя.

Второй покойник, после меня.

Пьяная, безмозглая тварь!

А кто сказал, что избранные выглядят по-другому?

Бледно-грифельная краска с молочными разводами предснегового неба.

Таким был этот осенний день.

По дороге к парку птица молчала. Сидела, нахохлившись, у меня на плече и время о времени сердито, сухо и резко щёлкала клювом.

Я боялся, что она как-нибудь ненароком прихватит мне ухо или, по подлой привычке своей, клюнет внезапно в голову.

Всё время ёжился и дёргал плечом, словно надеясь согнать с него мерзкую тварь, хотя и знал, отчётливо понимал — не сделать этого.

Не уйдёт она от меня. Никогда.

По счастью, прохожие на эти судорожные движения внимания не обращали — день был довольно холодный, и я мог бы дёргаться так от знобящего ветра.

— Хва — тит! — голос у птицы стал похож на глухое, гортанное, отрывистое карканье. — Хва! Дур — рак! Идёшь быстр-ро! Ро! Мне не удер-ржаться!