Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

Я отрицательно мотаю головой.

— Ходишь в обносках, папаша козёл и алкаш, мать — сука подзаборная, сопливая, — с наслаждением произносит Лёнька. — Чё, скажешь, не прав? Любого спроси, так каждый скажет, что прав. Чего, ответить даже нечего?

Я снова мотаю головой.

— Родят же алкаши урода! — с презрением произносит Лёнька.

И выходит из туалета, громко хлопнув дверью.

«Неправда…»

Губы мои еле шевелятся, отчего шёпот едва слышен. Я и сам не могу разобрать своих слов. Только понимаю, что пытаюсь что-то сказать.

«Неправда. Мой отец не алкаш. Он начал пить недавно, он ещё…»

Затяжная рвотная судорога узлом скручивает моё тело.

Я рычу, словно зверёныш. Падаю на пол.

Затылком бьюсь об мокрый кафель.

Красные и сиреневые круги плывут у меня перед глазами.

Руки дрожат. Скрюченными в судороге пальцами я пытаюсь схватиться за фанерную перегородку.

«Я не урод! Не урод!»

Рвотные позывы выкручивают тело наизнанку, из пустого желудка к горлу подкатывает обжигающий желудочный сок.

Невозможно дышать. Лёгкие не слушаются.

«Я не… не урод!»

Потолок крутится каруселью, каруселью…

Кружится.

Свист. Я насвистываю мелодию. Весело. Смешно.

Солёный вкус. Я облизжываю разбитые губы. Вкус человека. Любовь.

Любить легко. Надо только молчать и насвистывать эту мелодию. Только я так и не понял, что же это за песня.

Мне легко… легко…

Десять лет.

Голова кружится, уходит сознание. Должно быть, без него легче…

Наклон.

Левым бортом самолёт наклонился к земле.

Земля в пыли снежного утра, в редких каплях едва процеженного сквозь плотно сцепившиеся облака мутного зимнего света, плывёт и качается за кругом стекла, будто ворочается сонно, разбуженная посадочным рёвом турбин.

Ночные огни её ещё не погашены.

Искры оранжевой россыпью по белым, чёрным, синим и серым коврам городских кварталов, посёлков, парков, лесов, по переплетающимся линиям улиц, проспектов, шоссе.

Огни ближе. Мы идём на посадку.

Ещё минут пятнадцать. Не больше.

И контейнер будет доставлен.

Мой сосед спит. Он угомонился уже на исходе ночи, после промежуточной посадки в Ташкенте.

Выбрался из салона и, кажется, хотел погулять по городу. Отчего-то он был уверен, что в город его непременно выпустят. Ругался с пограничниками и кричал им, что уже договорился с Каримовым о предоставлении политического убежища и отгрузке партии дынь на Савёловский рынок.

Супруга вместе с ним не пошла. Махнула рукой и сказала, что за две недели он её и так… В общем, надоел.

Минут через десять его притащили обратно в салон. Стюард и пилот, которые, по счастью, оказались неподалёку.

— Ты в справедливость веришь? — спросил меня Рожнов, втискиваясь в кресло и с резким, сердитым щелчком застёгивая ремень. — Вот ещё привяжите меня, суки, привяжите!

— Не верю, — честно ответил я.

— Вить, поспал бы?

— Ты молчи! Человек правду говорит! Нет этой справедливости и не было никогда! А что надо делать, чтобы была?

«Правду? — подумал я. — Ну что ж, давай говорить правду. Как просил».

— Это просто, — ответил я. — В конце-концов, источником всякой несправедливости является человек. В природе несправедливость есть?

— А хрен его знает, — призадумался Рожнов.

— Нет, — уверенно ответил я. — Справедливость или несправедливость — понятия субъективные. Вне сознания, отдельно от него они не существуют. Так?

— Правильно, — спросонья прошептала Нина. — Грузи его родной, капай на мозги. Пусть он хоть пять минут смирно посидит…

— Ну… вроде… — с сомнением в голосе отозвался Рожнов.

— Нет, правда, — подтвердил я. — Это так. Разве мышь, которую ловит кошка, осознаёт справедливость или несправедливость существующего порядка вещей? Для того, чтобы осознать это необходимо иметь представление о некоей идеальной модели мироустройства, порядка вещей, в сравнении с которой данная, текущая ситуация представляется как полностью либо частично соотносимая с идеалом. Либо не соотносимая с ним вообще. Скажем…

— Клёво! — отозвался Рожнов. — Ни хрена не понял, но цепляет. Давай, давай!

— …Скажем, мышь можно представить разумной. Мышь, обладающая разумом, удирает от кошки. Кошка охотиться за мышью. Справедливо это по отношению к мыши или нет?

— Да это…

— Вопрос некорректен. Почему? Поясняю. С позиций разумного существа идея справедливости соотносится прежде всего с идеей воздаяния. Воздаяния за грех, за преступление, за нарушение правил…

— А Витька и на машине не по правилам ездит, — вставила Нина.

— Молчи, дура! Меня все гаишники знают!

— Но это же абсурд! — заявил я (и едва не вскочил в нарастающем ораторском возбуждении, и едва не начал бегать по салону… а, бывало, увлёкшись, переходил я посреди речи и к такой спонтанной беготне, и приходил в себя, лишь ударившись на бегу об столб, ограду или, коли витийствовал я в квартире, об угол шкафа). — Абсурд! За что получает воздаяние мышь? За следование законам природы? Разумеется, нет! Мышь следует законам природы и получает вполне закономерный результат — преследование со сторон кошки, которое, в конечной итоге, рано или поздно закончится гибелью мыши. То есть речь идёт не о воздаянии, а о некоей последовательности событий («обнаружение жертвы — преследование жертвы — гибель жертвы — насыщение охотника»), полностью соответствующей сложившимся отношениям между животными в экосистеме Земли, но совершенно не соотносимой с идеей справедливости. Если волк, обладающий разумом, пощадит оленя или зайца, то он останется голодным и умрёт от голода. Он получит воздаяние? За что? За проявленный гуманизм? Но наказание за гуманность не может быть соотнесено с идеей справедливого воздаяния, которая в основе своей базируется на принципах гуманизма и милосердия. Особенно по отношения к слабым. Сильным ведь ни к чему представления об объективно существующей идее воздаяния. Они — сами воздаяние. Из всего сказанного можно сделать два вывода: во-первых…

Самолёт едва заметно дрогнул, и лёгкая вибрация прошла по салону. Еле слышный шум работающих турбин перешёл в резкий свист, а потом сменился тяжёлым, звенящим гулом.

Стюардесса, сонно моргая и потирая изредка глаза, прошла между рядами кресел, повторяя монотонно на ходу одну и ту же фразу: «Пристегнитесь… Спинку кресла поднимите… Пристегнитесь…».

Прервав речь, я посмотрел в иллюминатор. И увидел, что тёмные полосы на стыках серых бетонных плит аэродрома сместились назад. Самолёт покатился по полосе, выруливая на взлёт.

Потом я повернул голову и посмотрел на своего соседа. И только тогда увидел, что он спит. Возможно, давно уже спит, склонив голову на плечо всё так же дремлющей супруги.