Александр Уваров - Месяц смертника [СИ]

— Я не верю в Бога, — заметил я. — В богов…

— Хорошо, — согласился Артур. — Смерть — старший из них. Она выше их. Боги умирают. Они не бессмертны. Они просто живут немного дольше людей. А вы знаете, что великая эта эпидемия была последствием применения вырвавшегося из-под контроля бактериологического оружия?

— То есть… Поясните, Артур.

— Охотно. Генуэзская колония в Крыму, славный порт Кафа, был осаждён ханом Джанибеком Кипчаком. Упорство осаждённых взбесило честолюбивого полководца и хан, не слишком-то глубоко всё продумав…

Артур развёл руками и покачал головой, словно осуждая легкомысленного степного захватчика.

— …Решился на применение весьма опасного оружия. Бактериологического! Чума бродила в окрестностях Кафы, жители Крыма уже умирали от неё, но количество заражённых до эпидемического уровня пока не дотягивало. Собственно, жертвы исчислялись десятками, ещё не сотнями и тысячами. Население Крыма было немногочисленным, рассеянным, а для эпидемического броска чуме нужны перенаселённые города, желательно — с обилием нечистот. Но трупы умерших от чумы уже попадались в окрестностях Кафы. По приказу хана воины собирали эти трупы, разрубали их на куски и катапультами забрасывали в осаждённый город. Остроумное решение? Или глупое и непродуманное? Что поделать, жажда крови, жажда победы — сильнее доводов благоразумия. Кстати, возможно именно это событие, а не американские бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, явилось первой попыткой применения оружия массового поражения на практике. Дикий степняк Джанибек обогнал на несколько столетий гениального Оппенгеймера! Каково? И его оружие угробило куда больше людей, чем атомная бомба.

— Выморенная чумой Кафа, конечно, сдалась, — продолжал Артур. — Татары захватили город. Джанибек Кипчак ликовал и праздновал победу. Как он, должно быть, гордился собой! Своим полководческим даром, своей способностью находить нестандартные, творческие решения для сложных боевых задач! Гений, слов нет! Первый революционер, первый преобразователь евроазиатского масштаба! Да, такой вот праздник… Генуэзские моряки, что пережидали на рейде осаду Кафы, получили от хана разрешение войти в порт и забрать со складов свои товары. Едва ли хан сознательно планировал направить «чёрную смерть» в Европу. Он просто не хотел напрочь испортить отношения с могущественной и богатой Генуей и окончательно отпугнуть итальянских купцов от контролируемого татарами Крыма. Но если бы планировал!.. О, если бы планировал и делал всё осознанно — ему можно было бы ставить памятники возле каждой военной бактериологической лаборатории мира.

— Чумные крысы пробрались на итальянские корабли и сошли на берег уже в Италии. И понесли «чёрную смерть» по городам Европы. Чума ударила по Европе сотнями атомных бомб! Вымирали целые города… Да что города — провинции, области. Ещё немного — и вымирали бы целые страны. В течение нескольких лет Европа была полностью открыта для любого вторжения. Если бы нашёлся завоеватель, чьё войско невосприимчиво к «чёрной смерти» — он завоевал бы Европу практически без потерь. А если бы Джанибек планировал и тотальное заражение и последующее за этим вторжение — он бы вошёл в историю как самый остроумный и удачливый полководец. Но, увы! Чума сгубила и войско самого Джанибека. Так ничего он, конечно, не планировал, кроме взятия провинциального, хотя и довольно богатого городка в Крыму. Он был из числа тех избранных Смертью слепцов, что открывают ей ворота, но не видят, не чувствуют её приближения. А вы…

Артур остановился на секунду. Посмотрел на меня. И тут впервые я увидел какой-то странный, белый, яростно пляшущий огонёк в его глазах.

— …Вы, Игорь, имеете редкую, уникальную возможность открыть ворота сознательно. Вы станете самой опасной чумной крысой в истории человечества! И любой берег, на который вы сойдете, станет берегом смерти. Никому, поверьте, никому ещё не выпадала такая честь!

— Мне, наверное, — после минутного молчания ответил я, — надо бы согласиться. Я же соглашался когда-то… Вот только, честное слово, никак не могу вспомнить — что же тогда помешало… Что?

В кабинете было темно, освещался он лишь настольной лампой. Потому размеры его я оценил не сразу. Лишь постепенно глаза мои привыкли к полумраку и сгустившаяся было вокруг меня темнота разошлась, посветлела, стала прозрачной, словно чёрный чай, разбавленный лимонным соком.

И стены этого кабинета, необыкновенно, неправдоподобно далёкие, появились из темноты белыми ореховыми разводами декоративных панелей.

— Ну как? — спросил Виктор.

Он с усталым стоном поднялся, шаркая ногами добрёл до широкого дивана, обтянутого белой, лоснящейся под молочным ламповым светом кожей. Согнулся со стоном и медленно, кряхтя и постанывая, сел, опустил отяжелевшее от беды тело на заскрипевшую кожу.

— Хорошо, — ответил я.

— Вот так и живу, — отозвался Виктор. — Или жил? Вот оно как…

Он наклонил голов вбок. И, словно голова перевесила и потянула на себя туловище, сам покачнулся и лёг на бок.

— Тяжело сидеть стало… Тяжело…

Меня поразило его лицо. Когда я зашёл в кабинет (секретарь не хотела поначалу меня пускать, но Виктор крикнул ей из закрытого кабинета что-то очень грозное и обидное… так громко, что мы оба вздрогнули, я и секретарь… она виновато улыбнулась и пропустила меня), Виктор сидел за столом, низко опустив голову.

Потом он поднял глаза — и я вздрогнул!

Боги, неужели я буду выглядеть так же?!

Лицо его было тёмно-красного цвета, словно вымазанное густой, запёкшейся кровью. На шее и лбу отчётливо были заметны большие, фиолетово-синие, вспухшие пятна, словно оставшиеся от долгих побоев. Из носа у него, видно, часто шла кровь, оттого в одну ноздрю была вставлена скрученная ватка, а к другой он часто прикладывал грязный носовой платок. Глаза его глубоко ввалились, и при свете лампы казалось, что их и вовсе нет, а на месте их лишь широкие, чёрные, бездонные глазницы… Но стоило ему лишь слегка повернуть голову вбок — и на дне этих обманчиво-пустых глазниц белыми точками отсверкивали всё ещё не умершие, не похолодевшие, не вытекшие, не закрывшиеся глаза.

«Закрой дверь, — прохрипел мне Виктор, едва я переступил порог его кабинета. — Не хочу, чтобы эта сука сюда заглянула…»

Теперь он, завалившись на бок, полулежал на диване. Дышал тяжело с присвистом, с трудом заталкивая воздух в неподатливую резину лёгких.

Я сидел у стола, отвернувшись, прикрывшись ладонью от раздражающего, бьющего по глазам света настольной лампы.

— Почему? — спросил он.

Я молчал.

— Почему у тебя так?

— Что «так»? — переспросил я.

— Так хорошо, — пояснил он. — Ты вон, смотрю, и ходить можешь. И с лицом у тебя… Быстро добрался.